Апокалипсис отменяется (сборник)

Цветаев любовался этим буйством, проходящим сквозь его разум, он был зачарован и погружался все глубже. Вдруг почувствовал, будто на плечо легла рука, потянула назад. Чем-то, не слухом, чем-то другим, он ощутил слова того, кого он когда-то знал:

— Хватит, — сказал этот кто-то.

Мир схлопнулся, уменьшился до размеров атома, даже до размеров электрона, бегущего по орбите гигантского атома. Именно такую разницу почувствовал Цветаев между состоянием разума, в котором он был, и обычным, человеческим, к которому возвращался, к которому его кто-то тянул. Мысли будто попали в вязкую древесную смолу, замедлились до скорости мышления всего лишь человека. Но зато вернулась масштабность человеческих интересов. Он вспомнил то, для чего пошел на все это, и стало так противно и стыдно. Почувствовал себя животным, что готово перегрызть глотку своему собрату ради куска пищи или самки. Пришедшее понимание перевернуло мировоззрение, возникла мысль о том, что Ковалев прав, чер-товски прав во всем. Цветаев ощущал неумолимо тускнеющую картину мира, что возникла перед ним мгновение назад, ощущал, что видел путь, не тот, который он видел до этого, а настоящий, который видит и Ковалев и который он желает приоткрыть и другим людям. И все те страхи, что бурлили раньше в голове Цветаева, показались ему такими детскими и наивными.

Наблюдавшие за экспериментом люди увидели, как в капсуле, под стеклом, белесая лужица, что осталась от тела лежавшего там человека, начала вновь принимать форму человеческой фигуры, очертания профессора Цветаева.

Артем Тютюнников

Эволюция 2.0

Земля гудит недобро, с шипением в небо выстреливают струи зловонных газов. Грунт дрожит и проскальзывает под ногами, будто в его недрах ворочается дремлющий дракон — перекатывается с боку на бок.

В защитном костюме неудобно, громоздко. Я переступил беспокойно, подошвы вязнут в бурой жиже, та постоянно в движении. Вдаль убегает странный ландшафт: то ли полузастывшее лавовое поле метров двухсот в поперечнике, то ли колоссальная коровья лепешка. Земля влажно булькает, от шагов остаются следы в десяток сантиметров глубиной. Тут и там вспухают пузыри, тотчас лопаются, из прорвавшейся оболочки выстреливает ядовито-зеленый газ.

Я ухмыльнулся: вспомнилось, как Танака назвал это место «садом камней». И что общего углядел тут хитрый японец? Ну, разве что вот это…

Повсюду разбросаны гранитные осколки, на боках поблескивают угловатые сколы. Сытыми улитками глыбы переползают с места на место, растекаются расплавленными озерцами. Горячие лужицы впитываются в грунт, потом «лава» сочится этой «водицей» в самом непредсказуемом месте. Минуты за три кристаллизуется новая каменюка.

Я вскинул голову, в высоте выгнулся искусственным небосводом идеально прозрачный купол. Сквозь наноструктурированное стекло глядит безмятежная синева, солнечные лучи льются рыжим водопадом, едва бликуют на преграде. Под сводом мечется десяток темных точек, нарезают круги и дуги над экспериментальной зоной. Поймал взглядом одного из летунов, тотчас на сетчатке выросло изображение винтокрылого аппарата: стальной блин, из верхней плоскости торчит пропеллер, еще четыре стабилизирующих винта по краям. На подвижном ободе разъезжает окуляр видеокамеры — единственный глаз «циклопа».

«Подключиться».

Аппарат тотчас скользнул вдоль купола, замер в высшей точке. Я «взглянул» его камерами с высоты птичьего полета. Повсюду булькает и бурлит коричневая кашица хаотической, разрушенной материи. Вот так сходство с экскрементами парнокопытной твари — полное.

Я попросил программу обработки выделить опорные элементы ландшафта. Изображение испещрили синие точки, две из них моргнули и сгинули, тут же невидимый маркер поставил две новые. Ага, «булыжники», распадаются и возникают снова.

Взгляд пробежал по получившейся абстракции, я с удивлением присвистнул. Камни выстроились вдоль аккуратно закрученных кривых, те сходятся рукавами спирали точнехонько к центру экспериментальной зоны. «Булыжники» сползаются к месту встречи, держа интервал, как вышколенные солдаты.

Минута ожидания, другая… Два «булыжника» исчезли. Коричневая жижа всосала их синхронно, мгновением позже два новеньких выпрыгнули из-под грунта на дальней периферии круга. Медленно набрали объем, налились массой. Дисциплинированно двинулись в общем порядке.

Отмашкой ладони сбросил видение с глаз. «Циклоп» с тихим жужжанием скользнул вдоль прозрачного свода, одноглазый дозорный вернулся к плановой вахте.

Я потоптался, бесцельно озираясь. Взгляд выцепил «булыжник» покрупнее. Глыба едва сформовалась и застыла, помедлила секунду, и общее движение повлекло ее заготовленным путем. Я с трудом высвободил ноги — внизу хлюпнуло, жижа утянула уже по щиколотку — и зашагал к каменюке. Подобрался, стукнул по поверхности кулаком. Глыба отозвалась сухим хлопком, зато я скривился от боли, — твердяк, пойдет. Разбежался неуклюже, как страус в снегах, прыжок — задница хлопнулась на гладкую макушку камня. Гордым всадником обозрел горизонт.

К комфортной езде быстро приноровился, — «булыжник» тащит покорно. С удивлением заметил, что это не камень ползет, — болотистая жижа неутомимо сокращается под глыбой, толкает вперед, как перистальтика.

— Зафиксировать в лабораторном журнале, — скомандовал я. — Экспериментальная система чрезвычайно неравновесна. Под действием внешних потоков возникают сложные формы переноса вещества внутри системы, усложнение самопроизвольное. Подчеркиваю, самопроизвольное. Конец записи.

В ухе с готовностью пискнуло, — сохранение заметки прошло успешно.

Камень выполз на берег «ручья». В мелкой канавке журчит бурая гадость, струится и перескакивает между булыжников. Поток разрезает экспериментальную зону надвое: на одном конце теряется в почве, с другого — бьет бодрым ключом. Циркуляция каталитического вещества в системе. В глубине эти грунтовые воды способствуют какому-то из многочисленных превращений, химики даже смогут пояснить какому…

Я прислушался к плеску «воды». Равномерное движение и покачивание глыбы убаюкивает, нахлынуло философское настроение. Мысли устремились прихотливыми путями, с удивлением отметил, что эдак и впрямь медитировать можно: прав Танака, точно — «сад ка…»…

— Ауууххч!

Подо мной зашипело, от защитного костюма посыпались искры. В ушах прогремело:

— Фазовая неустойчивость, фазовая неустойчивость! Разрушение элемента ландшафта! Критическая ситуация! Смените место дислокации или покиньте симуляцию!..

Я вскочил. «Булыжник» стремительно тает, разогретая масса плавит подошвы. Раскачался взмахами рук, присел… Прыжок, мысок зацепился, лечу кувырком. Перед глазами скачут чехардой небо и бурлящий поток. Всплеск, вспышка, взрыв…

И выныриваю в заботливые объятия техников.

— Андрей Николаич, Андрей Николаич! — надрываются надо мной. — Вы чего там? Все в порядке?!

С щелчком отскакивают и складываются видеоочки, с рук соскальзывают сенсорные перчатки. Успел заметить, как по всему телу отлепляются нейроконтакты, тончайшие проводки шустрыми змейками втягиваются во внутренности моего ложа. В глазах гаснут синее небо и бурый ручей, пальцы до боли впиваются в подлокотники нейрокресла — миг назад тщетно хватались за воздух. Я сощурился, сверху режет глаза синий электрический свет.

Туман в глазах рассеялся, и разглядел наконец склонившуюся надо мной фигуру. На широком лице крупная картофелина носа, в голубых глазах плещется беспокойство. Я покосился, поймал взглядом идентификационную карточку на груди техника: «Платон Курков, младший научный сотрудник». А, ну да, конечно…

— Да-да, все в норме, — отозвался, высвобождаясь из пут телесенсорного ложа. — А что вообще произошло?

Я сел рывком, в глазах поплыло. Платон услужливо подставил плечо.

— Фух. — Мир занял привычное положение. Я неловко похлопал Куркова по плечу и спустил ноги на пол. Платон засуетился, ладони ловко пляшут над клавиатурой, — отключает последние контуры телесенсорики. Одежду я нашел на стуле по соседству: стал неловко просовывать ноги в брючины, едва влез в рубашку. Руки дрожат, словно тело готовит революцию против главенства мозга.