Капитуляция отменяется

Джон Бакстер

Капитуляция отменяется

Мне всегда нравилось отправляться в дорогу под вечер. Но в тот холодный зимний день, когда стало ясно, что все-таки мне придется поехать в Центр «Кроссуинд», я немного нервничал, хотя в глубине души, пожалуй, даже жаждал этой поездки. Достать билет на самолет не удалось — не принимали даже срочных заказов, — но когда я вывел машину из гаража и выехал на главную улицу города, то испытал некоторое облегчение.

Я откинулся на сиденье — автошофер сам находил дорогу в потоке машин и впервые за весь день получил возможность оглядеться. Над городом разлился фиолетово-оранжевый закат, какой бывает в Австралии, когда воздух холоден и чист. Многим это зрелище доставляет удовольствие, и ребята из бюро контроля погоды часто включают такие закаты. Мне же они никогда особенно не нравились: цвета у них скорее мертвенно-бледные, чем живые. Я всегда подспудно ощущал в этих закатах некое предзнаменование грядущей беды, и сегодня инстинкт меня не подвел.

Понадобилось немало времени, чтобы выбраться из города, так что на шоссе я попал уже ночью. За моей спиной на фоне темной гавани сиял россыпью огней Большой Сидней. В ущельях городских улиц, в предместьях, занимавших всю прибрежную равнину, люди включали свои телевизоры с объемным изображением: их ждал тихий вечер дома. А я — по делу, которое в какой-то мере касалось каждого из них, — стремительно несся в глубь страны.

Прозрачный корпус машины полностью изолировал меня от внешнего мира, даже с дорогой не было настоящего соприкосновения: воздушная подушка поддерживала машину на высоте нескольких дюймов, а между намагниченной полоской шоссе, к которой я был прикован, и рулевым управлением установилась невидимая электросвязь.

Поневоле предоставленный самому себе, я попытался разобраться в своих ощущениях. Комфорт, разумеется: машина сделана на заказ. Тепло: самый совершенный обогреватель. Ага, голод — эту проблему машине за меня не решить. Я взял телефонную трубку и нажал номер нашего учреждения. Секунду спустя на экране появилось улыбающееся лицо Илоны Фримен.

— Гражданская авиация. Чем могу служить? О, Билл, это ты? Забыл что-нибудь?

— Еду.

— Посмотри в своем портфеле.

Я открыл портфель. Там вместе с бумагами лежали три пакета.

— Напомни, чтобы тебе повысили зарплату, — сказал я.

— Непременно.

— С тех пор, как я выехал, что-нибудь новое о Чарте поступило?

— Его состояние продолжает улучшаться. Он еще не проснулся. Во всяком случае, в семь часов еще спал.

— Ладно, до четверга.

Я отключился и вскрыл упаковку одного из пакетов. Сразу же вкусно запахло. Цыпленок-каччиаторе с жареной картошкой и зеленым горошком. В одном из двух оставшихся пакетов наверняка лимонное желе — Илона знала мои вкусы. Но меня озадачил третий. Я заглянул внутрь — удивительный набор фруктов, по большей части совершенно мне незнакомых. Вот эти длинные фиолетовые стручки могли быть бананами, если бы не цвет. Ягоды — зеленые, синие, белые и красные. На пакете значилось: «Только на экспорт». От сознания того, что продукты, с которыми я расправлялся, останутся в моем желудке и не будут проданы какому-нибудь богатому гурману в Италии или Франции, я почувствовал неясное удовлетворение.

Поглощая пищу, я невольно улыбнулся. Удивительное создалось положение Австралия продает пищевые продукты Европе! В пятидесятые годы сама мысль о том, что Австралия может экспортировать что-нибудь, кроме шерсти, пшеницы и стали, показалась бы просто нелепой.

В Европе и Америке стало модным прилетать сюда и проводить несколько недель в охотничьей экспедиции — с кондиционером! — в пустыне. Но, как и все моды, эта тоже была пустой. За ширмой показного интереса скрывалась презрительная усмешка: Австралию считали чем-то вроде эдакого ученого-спортсмена, нацией, которой, кроме грубой физической силы и природной хитрости, нечего противопоставить богатству и лоску старших собратьев. Поэтому, когда Австралии нежданно-негаданно захотелось потягаться с другими странами в решении самых наболевших проблем, таких, как обеспечение продуктами, лечение от рака, продление человеческой жизни, освоение космоса, для некоторых это прозвучало как вызов. К тому же случилось так, что год назад один австралиец наткнулся на новое силовое поле и чуть ли не случайно подарил человечеству звезды.

Во всяком случае, так казалось сначала. В пустыне построили исследовательскую станцию и провели первые опыты. Двигатель как бы окутывался силовым полем, создававшим защиту гораздо лучшую и совершенную, нежели все естественные материалы. Эта оболочка, подвергнутая особому давлению, имела свойство исчезать. После нескольких опытов радиотелескопы космической станции США засекли странные предметы, удалявшиеся от Земли на немыслимых скоростях. Было послано еще несколько оболочек, за которыми велось наблюдение. Видимо, поле было абсолютным отражателем: никакие силы пространства не могли удержать его. Как зернышко апельсина, стиснутое между пальцами, оно накапливало приложенную к нему энергию, а потом вдруг выскальзывало между двумя противодействующими друг другу силами.

После трехмесячных испытаний удалось создать переключатель скоростей, научиться направлять и возвращать эти оболочки, образованные силовым полем. Первая оболочка была пустой. В другой послали крысу. Потом шимпанзе. Наконец запустили человека. Седьмого июня этого года Питер Чарт, полковник австралийской авиации, отправился по траектории, проложенной другими оболочками. И вернулся. Во всяком случае, вернулось его тело. А вот разум, похоже, так и остался где-то в космической пустоте. Чарта вытащили из оболочки в состоянии полной кататонии, и в этом состоянии он пребывал уже три недели. А вчера вдруг тихонько встал с постели, убил охранника и убежал в пустыню. Каким образом и почему, никто не знал, и вот теперь мне, руководителю исследований, надлежало это выяснить.

Едва слышное гудение мотора убаюкивало. По встречной полосе проносились машины, и я иногда просыпался, успевая заметить лишь таявшее вдали сияние.

Когда я проснулся в очередной раз, солнце уже было довольно высоко, а место моего назначения близко. Кругом, сколько хватал глаз, простиралась пустыня. Песок, камень и чахлый кустарник. Именно из-за пустынности мы и выбрали это место. Мимо пронеслась гряда камней, и это напомнило мне, что пора перейти на ручное управление. Несколько минут спустя я сбавил скорость и свернул с шоссе на проселок возле знака «Опытная скотоводческая ферма Максуэлла Даунза». Грунтовка была мягкая, и, когда я переключил воздушную подушку на максимальный подъем, в воздух взметнулось облако красной пыли.

Вскоре дорога привела к заброшенному артезианскому колодцу. У легкого горячего ветерка едва хватало сил, чтобы вращать крылья старой водяной помпы. Она со свистом выкачивала из подземных озер струйку воды, солоноватой и непригодной для питья.

Я подождал. Немного погодя старая бетонная плита, на которой когда-то покоилась насосная станция, медленно наклонилась, и в земле появилась темная расселина. По образовавшемуся уклону я направил машину к Центру «Кроссуинд».

На дне шахты я вылез из машины. Меня ждал Кол Талура. Кол — значит Колемара. Его предки в свое время отражали набеги переселенцев и не раз смазывали тело почечным жиром белых. А сам Кол был посвящен в мужчины племени аранда. Кол первым из аборигенов получил ученую степень доктора философии и стал в придачу бакалавром естественных наук. Возможно, этот контраст и был причиной тому, что я сделал Кола своим заместителем. Мудрость, сочетавшаяся в нем с верностью старым обычаям племени, делала Кола человеком, к которому стоило присмотреться получше. Но сейчас мне было не до психологии.

Мы обменялись коротким рукопожатием.

— Как он? — спросил я.

— Черт меня подери, если я знаю. Физически очень плох, но вне опасности. Психически же… впрочем, доктору это лучше известно. Хотите сходить в госпиталь?