Последнее испытание

- Сколько их? - спросил Гаскар.

- Пятьдесят.

Француз сманипулировал рукояткой, и на экране вдруг возникло много туманных теней. Как стая рыб, медленная и молчаливая.

- Идут строем!

- Непохоже, чтобы сверху что-нибудь падало.

- Пластилит не тонет.

- Может быть, они удержатся на нем?

- А для этого пловучесть пластилита недостаточна. Если бы башня уцелела, конечно, она плыла бы как пузырь. Там все двери сами задраиваются и много всяких переборок. Но не выдержали закрепки... Вот что-то или кто-то!

Гаскар прибавил резкости. Предмет или человек походил на длинную соринку. Он не делал никаких самостоятельных движений. Выше появилась еще соринка. Она медленно опускалась в вертикальном положении. В стае "рыб" произошло изменение: там, видимо, заметили странные предметы. Две тени метнулись к соринкам и поглотили их, словно склевали.

- Мы подобрали их, - раздался громкий голос через минуту. - Но оба в отчаянном положении.

- Выходите из зоны урагана, - распорядился Дэвис, - и немедленно всплывайте. Воздушную помощь высылаю.

Гаскар, не дожидаясь указаний, начал передавать координаты вихрелетам.

7.

- Ну, вот, - сказал спокойно доктор здоровья, - вам разрешается первое свидание.

Сидевший в кресле, забинтованный так, что виднелись одни глаза, видел перед собой полверанды, часть баллюстрады и дерево, усыпанное яркими розовыми цветами. Сбоку за пределами видимости слышался шум прибоя. Он хотел повернуть туда голову, но кресло, словно понимая, что это ему трудно, само повернулось в ту сторону и подкатилось на своих бесшумных колесах к самому краю, обращенному к морю. Волны шли и шли из-за горизонта и накатывались, шурша галькой: брызги долетали до каменного пола.

- А диета? - спросил Шервуд и не узнал своего голоса. - Я имею в виду диету впечатлений. Можно мне, наконец, узнать, что делается на белом свете? - закончил он уже почти твердым голосом.

- Постепенно, - улыбнулся доктор. Его улыбка относилась к тону голоса Шервуда. Он неслышно удалился.

Минут пять Шервуд пробыл наедине с морем. Потом ему почудилось, что позади кто-то есть. Он не успел ничего подумать, как рядом с его креслом очутилось второе. В нем сидел совершенно не забинтованный, укрытый только пледом, с вытянутой неподвижной ногой Костя. На лице его Шервуд различил множество светлых пятен - следов синяков и кровоподтеков. Но голубые глаза Кости сияли, и Шервуду показалось, что и розовость, хотя и несколько ослабленная, коснулась заново его щек.

- Я давно просился к вам, - сообщил Костя.

После этого оба вдруг замолкли. Слишком много они могли сказать друг другу. Говорить не имело смысла.

Шервуд вспомнил, что доктор здоровья разрешил ему лишь несколько минут разговора.

- Как нога? - спросил Шервуд.

- Будет работать, - отмахнулся Костя. - Только через полгода. Он сказал это с таким видом, словно какое-то более важное событие заслонило другие заботы. Шервуд, наконец, догадался:

- А как ваша... знакомая? Та девушка?

Костя ничуть не сконфузился; наоборот, он весь расцвел.

- По-моему, получилось, - сказал он. Он протянул руку к карману сбоку кресла, достал прямоугольный кусок картона и протянул Шервуду.

Шервуд взял прямоугольник в руки. С картона на Шервуда смотрел человек, в котором смутно проглядывали какие-то черты Кости. Тоже юноша, но чуть повзрослев, в смятой рубашке с засученными рукавами, он стоял, чуть наклонившись, и протягивал Шервуду сильные и довольно грязные руки. В них сверкал, именно сверкал кусок мыла, скользкий, давший уже несколько пузырей, блещущий на солнце. Девушка с кувшином в руке, облупленном в одном месте и помятом в другом, оживленно что-то рассказывала, глядя в лицо юноше. Ее лицо было повернуто в профиль, и Шервуд узнал ее. Струя воды лилась в руки и мимо рук юноши, разлетаясь светлыми брызгами, на землю. Поодаль стояла палатка, а прямо от ног юноши и девушки тянулась до горизонта и, чувствовалось, дальше за горизонт ровная свежая просека с неубранными еще кое-где, спиленными под корень деревьями. И - больше ничего. Ни машин, ни тракторов, только толстые вмятины, следы на земле, в один из них налилась вода и отражала голубое небо с облачками.

Костя смотрел вопросительно.

- Ну, как? - тревожно спросил он. От сияния его не осталось и следа. Он стал неуверенным, сомневающимся, готовым упасть духом, как в дни, что предшествовали окончанию работы над станцией: тогда на него тоже находил временами этот стих. Как тогда? Шервуд готов был выругать себя. Ну, как же он не догадался - ведь его практикант в те дни мучился над своей картиной, страдал от неудач, а он-то думал... Впрочем Шервуд решил сейчас не спешить с выводами. В конце концов, может быть, он был все-таки прав.

Он рассматривал картину. Прибой шумел у их ног.

-А почему вы бросились внутрь станции? - спросил вдруг Шервуд. - Что вас заставило сделать это?

Щеки Кости порозовели и приобрели обычный свой цвет.

- Закрепки... - сказал он смущенно. С минуту он боролся с чем-то, но потом прямо взглянул в глаза Шервуду. - Закрепки, те, что пошли на башню, были из пластилита "300", как вы сказали. Ну я заменил его потом на марку "600". Марка "300" слишком жесткая. Вы понимаете, - мучился Костя, он говорил торопливо, - мы привыкли, что то, чем мы скрепляем, должно быть тверже скрепляемого. Например, булавки, которыми мы скалываем бумаги. Вы называли марку "300" даже не задумываясь. Но я потом подумал, раз закрепки останутся навсегда в теле станции, даже после того, как проклеят все швы, значит они должны быть такими же, как и весь материал, а не посторонними включениями. И я заменил марку пластилита. А когда начался этот ураган, я прежде всего подумал о башне. Туда пошли закрепки старой марки. Мне стало ясно, что они вырвутся из гнезд или начнут ломаться раньше других. Вы были неподалеку от башни и, конечно, должны были попытаться проникнуть туда. И я бросился наперехват... Я не сказал вам раньше об этих закрепках - Костя умоляюще посмотрел на Шервуда, - потому что не придавал этому большого значения... Если б не ураган...

- Гм... - Шервуд выглядел несколько озадаченным. - Так вот почему рассыпалась башня...