Крест

- Большая разница у вас с братом? - имея ввиду возраст, спросил он Леонида, когда они остались наедине в парной.

- Разница?... Смотря в чем...

- И то верно, - деликатно согласился Гость.

Глава шестая

То траурен, как дух погоста,

то отрешен, как инок в вере,

смеялся, озаряясь, Моцарт.

Мрачнел Сальери.

Одеяло тяжелое, ватный слон, давит и душно, душно. Веки опущены, а глаза не спят, по черному мечутся красные иероглифы, они складываются в строчки письма.

Брату.

"Прочти это не при всех... Ни при ком... Один на один..."

Леонид перестал ощущать тяжесть одеяла и вроде бы успокоился - вот и найден выход, он напишет письмо Николаю, тот прочтет и поймет...

"Говорю сгоряча, после бани все-таки. Иван Степанович, чужой человек, но он-то и стал для меня зеркалом происходящего, его глазами я увидел нас с тобой со стороны..."

А дальше где найти те единственные слова, чтобы разом объяли переживаемое годами, какие доводы привести...

"Откуда в тебе такая душевная черствость? Крестик мой - мой крест и ничей больше. Его коснуться - осквернить святое, в глубине души спрятанное. Он света не знает иного, кроме Божьего..."

И опять воспаленно вспыхнула, взметнулась обида и сожгла в дым, обессилила слова изреченные, ставшие ложью... Уже не письмо, а жаркий спор-монолог терзал Леонида в ночи. Он поначалу, как казалось ему, спокойно и рассудительно убеждал Николая, а потом распалялся и разом все обрывалось - ответа не было и не могло быть. Леонид переворачивался на другой бок и снова возникало...

... как они с Николаем завершили небольшую сделку, по которой заказчик остался должен еще двести тысяч рублей и Николай тогда сказал, как считаешь, может, хрен с ними, с этими копейками, пусть мужики тоже порадуются...

... как Леонид не выдержал - лучше бы отдал мне. Николай сразу скис, опять ты про свои писания... Вместо того, чтобы... лучше о детях наших вспомнил бы... Я же только ради них стараюсь и пока их не обеспечу...

... как на дне рождения Николая...

.. как на своем дне рождения в родственном застолье Леонид говорил Николаю о цели и смысле жизни своей, но ответа так и не услышал...

Может быть, ответ прозвучал в бане?.. Нет, раньше, гораздо раньше, подумал Леонид, еще когда был жив отец. Из глубоко запрятанного уголка памяти всплыло недоуменное потрясение, испытанное Леонидом в те дни, когда он пришел в книжный магазин и спросил продавца отдела поэзии, где можно получить авторские экземпляры своей книжки. Продавец, молодой парнишка в очках, вдруг широко заулыбался и застенчиво попросил автограф. Леонид впервые в жизни растерянно смотрел на титульный лист со своим именем и все никак не мог сообразить, что же пожелать своему первому, такому незнакомому и такому дорогому читателю. И директор магазина, немолодая женщина, маково вспыхнула, как девочка, узнав, что Леонид и есть тот самый...

Их уважительное восхищение наполнило Леонида тихой гордостью и он с упоением раздаривал свои книги сотрудникам, родным и знакомым, считая, что все едино радуются его успеху, как результату напряженной духовной работы, как итогу неоднолетнего терпеливого труда и озаренного вдохновения. Но случилось никак не ожидаемое - чем ближе был кто-то Леониду, тем непредсказуемее оказывалась реакция на выход книги.

Мать пришла с кухни, вытерла руки о фартук, подержала книжку в руках, улыбнулась ей ласково, как ребенку, тут же спохватилась, что у нее что-то подгорает и опять вернулась в свой "горячий цех".

Отец торжественно, как при вручении переходящего Красного Знамени, встал, крепко пожал сыну руку, надел очки, открыл первую страницу и неумело прочитал первые строки первого стихотворения: По прихоти погоды странной притих пейзаж в дали туманной - старинный парк в весенней раме... Крякнул, крепко, со скрипом потер шершавую щеку и вынес приговор:

- Не Пушкин, конечно, но все-таки... Тираж-то какой?

Тираж и гонорар стали единственной темой обсуждения книжки Леонида коллегами по работе.

Илья Жихаревич, школьный дружище, уставился на книжку, словно скульптор на кусок мрамора или столяр на доску, почему-то только переплет стал объектом его пристального внимания, он даже поковырял его пальцем, неопределенно хмыкнул и стал подробно рассказывать, как напряженно и интересно ему работается с редактором над новой своей научной статьей.

Николай молча взял, не разворачивая, глянул - так смотрят случайно задержавшиеся у книжного прилавка: что-то привлекло на мгновение внимание, убедился, что не то, и пошел дальше. Так и Николай положил книжку в сторону - и ни гу-гу.

Был бы Севка жив, тот бы оценил, сам стихи писал. Они с Леонидом даже завели традицию - дарить на дни рождения друг другу написанное за год. Собственно, так потихоньку и сложилась у Леонида рукопись, да и Севкины стихи, аккуратно перепечатанные, сохранились рядом, в ящике стола. Но Севка был в мире ином и Леонид тогда так и не стал разбираться в причинах происшедшего, слишком уж разными ему показались мотивы такого неприятного неприятия его детища, да и не желалось ему считать, что главное-то в другом...

А может быть именно тогда Леонид в первый раз задумался и ощутил свою нестандартность, свое отличие от других? Вот и Татьяна, жена Леонида говорила ему сегодня о том же... Леонид развернулся в постели и в ночном сумраке различил, казавшуюся несоразмерно крупной голову жены. Лицо ее было темное, слепое от закрытых глаз и казалось неживым, если бы не сопение и тихий присвист дыхания. Жена... любимая,,, а в сущности, далекий, а вернее, совсем недалекий, чужой мне человек, подумал Леонид, и чего же я хочу от брата... от отца... от дочки... Кто они? Чужие или просто другие?..

Кто был по-настоящему чужим Леониду, так это тесть с тещей, родители Татьяны. Как хороша была Танечка-Танюшка в девушках! Светлоголовая, стройная хохотушка, она нравилась Леониду своим мягким характером, своей участливостью и острым состраданием к чужой боли, беззаветной преданностью родителям и дому.

Они познакомились на какой-то вечеринке, их факультеты, географический и химический были рядом, стали встречаться и как-то естественно, легко поженились. Словно соединились две половинки, предназначенные друг другу.