Последняя легенда Анкаианы

Поскольку в распевке исполнителю было отказано, он на все наплевал и особенно не напрягался. На втором куплете он очень пожалел и себя и птичку, потому что в глазах Элиса возникло что-то новое. А певец, который к тому времени только что перьями не оброс внушил себе, что это признание в любви к птичке, и в третьем куплете вышел на полный голос. К четвертому он послал куда положено и Элиса, и все остальное, решив, что какие бы идиоты вокруг не сидели, а петь ему нравится, и из-за них он себе удовольствие портить не будет, они и так его сильно напрягали сегодня и не только. К пятому он закрыл глаза и так расчувствовался, что даже голос дрогнул на рефрене.

Пел он вообще очень выразительно и приятно. А когда сыграл последний аккорд, ему стало настолько хорошо, что даже не сразу начал оценивать реакцию экзаменатора, а сперва взглянул на Алика. Тот от чего-то стал смурной и уставился в пол. Зато Элис, непонятно чем довольный, понаблюдал за ним, и сказал:

- Для приятного завершения вечера не хватает только одного, Аланкрес.

Алик медленно поднял голову. Обиженный взгляд, который он бросил на Несса, сказал все. Алик никогда не слышал этой песни. И она слишком о многом ему напомнила. А Халтреане это понял.

- Я знаю, насколько ты талантлив, - промурлыкал он. - Я жажду это видеть вновь и вновь, только ты вечно занят. Сегодня, надеюсь, не откажешь? Нестор, ты знаешь "Темные травы", Лаксэни? Я подыграю, а Алик...

Алик кивнул.

- Только это будет импровизация, - предупредил он. - Я не поклонник Лаксэни.

Доселе ни что не впечатляло Несса сильнее, чем то, зрителем и участником чего ему довелось в тот вечер стать.

Элис просил то, что здесь называли "эпическим танцем". Скорее, это была роль, сыгранная под песню на языке движений. Нестор плохо разбирался в таких вещах, но воспоминание об этом представлении даже по прошествии многих лет казалось ему самым глубоким и прекрасным из всех его воспоминаний. Он отдал бы многое, чтобы увидеть подобное еще раз.

Собственно "Травы" были длинной и очень насыщенной по смыслу песней о любви. Заканчивалась она, естественно, трагически. Алик, насколько Несс мог судить о нем, не особенно любил не только автора, но и подобные творения, но отказывать, разумеется, сегодня не стал.

Стройный, одетый в черное, стремительный и пластичный, он выгодно контрастировал с песочным цветом зала, не давая ускользнуть от взгляда ни единому движению.

Впечатляли не только его скорость, гипнотическая пластика и неестественная сила. Это даже нельзя было назвать игрой, потому оно что не несло никакой театральности, свойственной традиционным жанрам. Казалось, что он заключил свое тело и душу внутрь самой основы музыки и сюжета и дополнил их некими иногда яркими, иногда туманными отзвуками собственных идей так, что время между первым и последним аккордом растянулось на целую жизнь.

Человек после такого, наверное умер бы дважды - от физических перегрузок, и от душевной усталости. Но, справедливости ради надо заметить, что и от Лаксэни там было оставлено немного - настолько анкаианец сумел смягчить и обогатить светлыми оттенками его примитивную трагическую фабулу. Но он и не отступил от нее. Алик прожил эту песню, как собственную жизнь, и тем, кто видел его танец казалось, что в последнем замирающем звуке они умерли вместе с ним.

Прошло несколько минут, но никто не нарушил тишины ни словом ни жестом. Только, когда солист плавно поднялся и упал на край сцены, еще не настолько вернувшийся, чтобы общаться, Элис поднял свои украшенные перстнями пальцы с клавиш, коснулся плеча Нестора и тихо спросил:

- Ну как? Не правда ли, хочется теперь потрогать его, чтобы убедиться, что он - настоящий? А говорят, вампиры теряют душу.

Нестор поднял голову и встретил откровенно леденящий, насмешливый и презрительный взгляд, который, несмотря на темный цвет глаз, казался почему-то прозрачным. Смотри Романтик кино, он бы сказал, что в следующем кадре сухое лицо Элиса уже оказалось обращено в другую сторону.

Алик так и не пошевелился - согнулся, уперев локти в колени и запустив пальцы в гущу растрепанных, цвета талой воды волос (вычесав остатки пластика, он их заметно укоротил). И, глядя на него, Несс уже точно знал, кого посчитал своим врагом столь же талантливый, но менее терпеливый Флориан.

Когда Нестор отворил дверцу машины, Алик уже неподвижно сидел рядом с водительским местом, откинув голову на спинку сиденья и закрыв глаза. Нестор опустился рядом, завел машину, и не позволяя себе даже недовольных мыслей по поводу того, из какого лабиринта аллей ему пришлось, по милости выбравшего такое место Алика, выруливать в темноте, аккуратно вывел джип на шоссе.

После разговора с Элисом он окончательно уверился, что спой он другое, нейтральное, что не задело бы никоим образом Аланкреса, создай он Элису иное настроение, и последствия для него стали бы иными. Наверно, интуиция Несса неплохо выучила за эти годы характер старого вампира. Однако Алика он знал не так долго, и теперь немного помучил себя вопросом, не обиделся ли тот.

- Алик...

Алик в ответ лениво склонил голову в его сторону. Синеватый свет редких фонарей бегло ласкал его нежные, точеные черты.

Все казалось усталому Романтику потусторонним - и обтекающая по сторонам безжизненная дорога, и сидящий рядом спутник. Вспоминалась равнина, залитая лунным светом, таинственная и безмолвная. Он никогда не чувствовал такой свободы, как тогда...

- Ты извини, если я... был несколько бестактным по отношению к тебе, сказал Несс. После встречи с Элисом он не видел резона вообще перед кем-нибудь извиняться, и пришлось сделать над собой усилие.

- Оставь - сказал Алик. - Иначе быть не могло. Да я и ни за что не поверю, что тебя до сих мучит чувство вины.

Нестору действительно потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, о чем он только что говорил, потому что его уже ничего не мучило. Алечка рассмеялся - внезапно, весело и беззвучно.

- Понял теперь, что он стоит взгляда? Одного... Некоторых он достает затем, чтоб их впоследствии пожалеть и на себя, хорошего, полюбоваться. Боюсь ли я его? Конечно. В нем иногда возникает проблеск древней силы, перед которой мы все, с нашей смелостью и нашими взглядами на жизнь не более, чем гонимый ветром прах. Он не такой дурак, каким хочет казаться. Но кем бы он не был и какими бы способами не развлекал себя иногда, один раз признавшись в отсутствии интереса к кому-либо, он о нем забывает. Надеюсь, этой его полезной особенности на твой век хватит.

Нестор понял, что подобную прошлой свободу он чувствует и сейчас, на этом коротком отрезке трассы, освещенном загадочным светом и мелькающими от его безумной скорости неподвижными декорациями.

25. Двенадцатое.

Лето быстро набирало силу. За какую-то неделю природа из трогательной мокрой пустыни превратилась в зеленеющий и цветущий сад. Настал тот самый замечательный момент, когда пляжи еще не очень осаждены туристами, а погода уже позволяет совсем по-летнему расслабиться и забыть о холоде. Город, еще не пыльный, но уже радующий глаз, стосковавшийся по зелени, вдохновлял Кассинкану на такое, на что она, как ей казалось, никогда способна не была. Музей в самом деле финансировал Вандарский, правда, с некоторой неохотой. Но это обстоятельство с лихвой окупалось непонятно откуда взявшимся энтузиазмом рабочих и дизайнеров. Некоторых вдохновляли приличные цифры оплаты, иные, вероятно, и сами стосковались по подобным зданиям, но так, или иначе, а увлечены были все. Кассинкане приходилось каждый день с утра пораньше мотаться в город, и приезжать очень поздно, по причине чего для общения с Оськой она стала совсем непригодна. И когда та однажды объявила ей страшную новость, до Кэсси даже не сразу дошло, о чем речь.

- Двенадцатого, - сказала Оська.

- Чего двенадцатого? - не поняла Кэсси. Для этого пришлось вынуть изо рта зубную щетку, а ей очень хотелось поскорее бухнуться спать.