Все зависит от тебя

— Конечно, нет, — вмешался Дан. — У них же и без того часто выскакивали старые гены. Даже слишком часто. Островитяне ведь не обычные глеллы, любезно прихваченные с собой на Палевую.

— Нет, — согласился Маран, — не обычные. Но при таком раскладе смешивание приведет к растворению меньшей группы в большей. Им этого не надо. То есть общины должны были существовать отдельно. Не день, не век, всегда. Чем это чревато?

— Войной! — выпалил Санта.

— Нет, мальчуган. Им грозило другое. Сохранение статус-кво. Иными словами, неудача предпринятой попытки. Провал эксперимента. В этой ситуации надо хотя бы попробовать другой вариант. Радикальный я отбрасываю. Глеллы, даже превращенные в палевиан, неспособны уничтожить большую часть жителей собственной планеты.

— Но они готовились к войне, — отчаянно покраснев, однако упрямо настаивая на своем, возразил Санта. — Они вооружались.

— Станнеры для войны не годятся, — сказал Маран. — Уничтожить ими никого нельзя, но зато они, как и инфразвук, прекрасное средство…

— Подавления! — подхватил Патрик. — То есть они выбрали второй вариант. Но почему-то не довели дело до конца. Собственно, это понять можно. Оценив масштабы насилия, которое им предстояло совершить, они остановились, махнули на все рукой и убрались с Глеллы. Колонизировали Палевую. Но все никак не могли угомониться. Сжили со свету собственные бракованные, как они, наверно, считали, экземпляры, заявились со своими установками в Атанату. Нет, чтобы сидеть и кайфовать в благоприобретенном эмпатическом поле… Кстати, как ты думаешь, у здешних глеллов эмпатия есть? По моему ощущению, нет, хотя утверждать наверняка невозможно… Что если и она была побочным продуктом?

— Теоретически этого исключить нельзя. Хотя она появилась позже. Сравни даты. Генетический эксперимент, сказал Кнеуфи, был проведен девять с лишним веков назад. Это минимум семьсот тридцать, может, и сорок или пятьдесят лет. Местных. Переведя в земные, получим чуть больше тысячи трехсот. Переселение на Палевую произошло примерно двумя веками позже, по-земному, лет, самое большее, через двести восемьдесят-двести девяносто. Пусть триста. А Эра Единства началась где-то около трехсот шестидесяти земных лет назад. Допустим, что на Путь, выражаясь в их терминологии, они ступили за сто лет до того, пусть даже двести. Все равно разрыв большой…

— Если цифры Кнеуфи верны.

— У нас нет причин в них сомневаться. Собственно говоря, мы можем обойтись и без них. У нас ведь есть палевианские. Когда мы у них гостили, шел четыреста двенадцатый год Эры Единства, так? Еще одну цифру нам дала Наи, посмотрев репродукции картин из галереи. Последняя из написанных до Эры, была датирована, если я не ошибаюсь, восемьсот шестьдесят третьим годом. Наи предположила, что тот период непосредственно предшествовал Эре. Палевианский год это примерно восемь десятых земного. Считай сам.

— Шестьсот девяносто, — сказал Патрик. — Все сходится. Разрыв действительно большой. Правда, мутация могла проявиться постепенно…

— Не спорю. Но вот что, Патрик. Не знаю, увезли ли они с собой с Глеллы эмпатию, это под вопросом, однако кое-что они прихватили несомненно: заложенное в гены стремление осуществить некую миссию. Найти Путь.

— Бедняги! — сказал Патрик задумчиво.

— Именно! Глеллы создали людей еще более несчастных, чем они сами.

— Послушайте! — воскликнул Дан, — а вам не кажется?..

— Кажется, — сказал Маран. — Конечно, это почерк глеллов. Невероятно, чтобы это сделали не они.

— Вы об Эдуре? — спросил Патрик. — Да, вполне логично. Правда, интервал во времени великоват, но сама работа похожа. Даже сбои аналогичные, время от времени выскакивает старый ген. Правда, на Эдуре вроде получилось лучше. Я имею в виду не тамошний образ жизни, а то, что задуманное удалось более или менее полноценно осуществить.

— Наверно, та задача была проще. Не в биологическом смысле, об этом я судить не берусь, но в психологическом. Во всяком случае, избавляться от людей со старыми генами не пришлось, война и так практически стерилизовала планету. А оставшиеся в живых договорились. Предоставили для эксперимента собственные клетки и воздержались от рождения неизмененных детей. — Маран помолчал и, как делал всегда, завершая свой анализ, добавил: — Конечно, все может обстоять и совершенно иначе. Но на сей раз у нас есть шанс проверить свои рассуждения. Правда, палевиане наверняка стерли память своих компьютеров не только там, где мы уже были, в других их городах, скорее всего, такая же картина, однако у нас и без того есть целая планета бездействующей, но дееспособной электроники с сохранной, надо надеяться, информацией. Ладно, хватит валяться. Подъем! А то опоздаем на встречу с Кнеуфи, получится некрасиво.

Встречу Кнеуфи назначил почему-то не в своем рабочем кабинете, а дома. Хотя кто сказал, что у него вообще есть рабочий кабинет? Из-за всей этой возни с водой… теперь Дан мог упоминать об этой чертовой жидкости в столь легком тоне, стоило ему как следует напиться, и он тут же забыл о хрустальном графине, серебряном кувшине и прочих поэтических образах, человек — существо неблагодарное… и однако из-за возни с водой он не имел никакого понятия о том, как и где на Глелле работают.

«Термос» Кнеуфи был чуть побольше того, в котором расположились они сами, и все члены его дейула оказались дома. Они сидели по двое, по трое, тихо беседовали, вставали, прохаживались, пересаживались, меняли собеседников, так что у Дана, по крайней мере, вначале, возникло ощущение, что он находится на приеме у какого-нибудь посла, сходство стало особенно заметным, когда принесли поднос со стаканами. В стаканах, правда, оказалась чистейшая вода, напиток, который еще не перестал быть для Дана желанным, однако хозяева пили ее в не совсем натуральном виде, там же на подносе стояла плоская вазочка с прозрачными, похожими на стеклянные, разноцветными горошинами, почти все выбирали какую-нибудь, бросали в стакан, и вода незамедлительно обретала аналогичный оттенок. Наверно, они придавали воде вкус, какой, было непонятно, но Дан решил рискнуть. Он уже подцепил ложечкой синий шарик, когда Маран придвинулся к нему и шепнул:

— Сине-фиолетовых не бери, там добавки.

— Какие добавки?

— Биологического действия. Успокаивающие, возбуждающие, опьяняющие и тому подобное.

Дан бросил в стакан красную горошину. Вкус был ни на что не похож, вяжущий, острый и сладкий одновременно. Но довольно приятный. Он сел в кресло и стал, потягивая напиток, исподтишка изучать глеллов. Теперь уже ему не казалось, что он находится на посольском приеме, у художников или актеров еще куда не шло… Наверно, привыкнув к гостям, хозяева стали вести себя более естественно, садились теснее, обнимались, поглаживали друг друга весьма интимно, обменивались поцелуями, и Дан с величайшим изумлением понял, что это его не смущает, как смущало бы в любой не самой сдержанной компании на Земле. Женщины были не менее худые и высокие, чем мужчины, но отнюдь не такие непривлекательные, как палевианки. Со впалыми щеками и большими темными глазами, чувственными ртами и нервными, немного ломаными движениями тонких рук, они могли даже волновать, несмотря на непривычную форму грудной клетки и самой груди, правда, не очень заметную под широкими блузами без рукавов, да даже невзирая на узкие кисти с тремя широко расставленными пальцами, которые уже ничего не прикрывало, наоборот, они все время как бы пребывали в поле зрения, жестикуляция глеллов казалась немного преувеличенной в принципе, а у женщин особенно. Он поймал себя на том, что одна из них, с черными, стриженными настолько коротко, что они прилегали к голове, обрисовывая продолговатый череп, волосами, вызывает у него самое настоящее желание, смутился и тут же услышал голос наклонившегося к его уху Патрика:

— А эти худышки довольно-таки сексапильны, не правда ли? Ей-богу, жалко, что мы несовместимы.

Выходит, не только на него эти странные создания произвели впечатление? Дан покосился на Санту, тот стоял со стаканом неподалеку и тоже глазел на женщин. Один лишь Маран, усевшийся рядом с Кнеуфи у стола, не обращал никакого внимания на окружающее, а рассматривал нечто, лежавшее перед ним на прозрачной, сияющей, как алмаз, столешнице. Дан наконец вспомнил, что они явились сюда не ради того, чтобы любоваться прекрасным полом, тоже прошел к столу и остановился за спиной Марана. На столе лежали большие тетради из светло-серой ткани, верхняя была открыта на первой странице, исписанной крупным почерком — если это можно назвать почерком, кто-то неумело, но, видимо, очень старательно, выводил печатные буквы. Слова расползались, строки были неровные, разной длины… Дан сразу понял, что много из этих тетрадей почерпнуть не удастся.