Сломанная вселенная (СИ)

– Вот здорово! — воскликнул Милеус и первым сиганул в гондолу.

– Вы настоящий волшебник, — почтительно произнес Философ. — Я всегда в равной степени преклонялся перед силой ума и силой творчества, сейчас же предпочтение отдаю последнему.

Он, закинув сначала свой неразлучный посох, принялся медленно карабкаться на борт, по-старчески кряхтя и вздыхая. Одна его проволочная рука запуталась в тростнике, потом сзади кто-то подтолкнул, и мгновение спустя Философ обнаружил себя пассажиром этого фантастического сооружения. Воздушный шар, почувствовав груз, стал опускаться ниже.

Вдруг раздалась громкая трель маленьких колокольчиков — это Придумаем одним прыжком влетел в гондолу, что для него не составило ни малейшего труда. Потом залезли Максим и принцесса. Громоздкая фигура Лодочника дольше всех копошилась с посадкой, сместив центр тяжести всей системы и перекосив гондолу под углом к земле. Но наконец и он оказался внутри.

– Сядь-ка посередине, приятель! — приказал Максим, и шар снова принял нормальное положение.

Поэт Алан заплыл последним. Похоже, он вообще мог обойтись без этого средства воздушных путешествий.

– Теперь можно и отправляться! — вдохновенно произнес Милеус, подытоживая все приготовления к полету.

– Одну минуту! — сказал Тиотан.

Он единственный, кто остался за бортом и даже не шелохнулся с места, не проявил и шага любопытства к происходящему. Он сейчас равнодушным, почти стеклянным взором оценивал собственное творение.

– Воистину, путешествие романтическое и бессмысленное в равной степени! Но я пошлю вам попутный ветер, который погонит шар к самому краю мира, если вы этого так хотите. А на прощанье желаю кое что сказать… Это касается тебя, Максим.

Тот насторожился и с некоторым волнением ждал дальнейших слов. Долгая, затянувшаяся пауза выглядела почти издевательски. Ну что там еще? Занудная напутственная речь? Какая-нибудь сложнопостижимая мудрость? Может, просто короткое «прощайте»?

Оказалось, ни то, ни другое и ни третье. Тиотан указал пальцем вверх — жест мудреца, его мог повторить только господин Философ, и никто больше. Вот наваждение! В своем величии он сейчас и впрямь походил на настоящее божество, спустившееся оттуда, куда указывал его перст.

– Видишь эти линии на небе? Я сейчас скажу то, во что тебе самому сложно будет поверить. Ибо я подозреваю, что это извилины твоего собственного мозга, а все наше Мироздание — плод твоей личной фантазии.

Вряд ли можно было заявить что-то еще более смелое и безрассудное. Максим даже не задумывался над ответом:

– Бр… — первым рефлексом было произнести слово «бред!», но он вовремя осекся, вспомнив с кем говорит. — Это невозможно! Ведь я здесь, среди вас. И уверяю тебя, никогда не конструировал никаких миров.

Тиотан со своей стороны изложил что-то еще более замудрое:

– Выдумав мир, нет никаких проблем выдумать и себя в нем… Впрочем, может я и заблуждаюсь… — на последней фразе его голос стал менее твердым. Казалось, божество тоже способно испытывать неуверенность.

Шар медленно оторвался от земли и, постепенно набирая скорость, взмыл выше облаков. Все сущее внизу стало казаться миниатюрно-игрушечным: зеленые пятна лесов, реки, словно выступающие на теле вены, озера — маленькие осколки кем-то разбитого зеркала. Все медленно проплывало под ногами и, являясь по сути мнимостью, с такой высоты становилось еще менее реальным — просто удаляющимся в бездну сном. Максим с интересом впитывал в себя все изящество этой завораживающей картины, но любопытная мысль, что у него в реальном мире есть некий двойник, засела в глубине души и не покидала его в течение всего полета.

Наколдованный ветер набирал силу и нес путешественников в сторону Будущей Бесконечности, где находился край Мироздания — тот, в котором заходило солнце. Воздушный шар то опускался в гущу облаков, окутывая взоры едва проницаемой пеленой, то взмывал ввысь, делая вызов самому небу. Максим держал принцессу за руку, не переставая бормотать ей что-то успокаивающее и ободряющее. А она просто молчала, как молчал бы сорванный красивый цветок, который взяли и куда-то понесли…

Принцесса — это воплотившееся очарование, само совершенство, решившее побыть некоторое время в облике человека — она осталась немного в тени повествования из-за сумбурных его событий. Впрочем, она была так рада собственному освобождению, что все проблемы, взбудоражившие остальных, ее вовсе не интересовали. Отдавшись воле своей изменчивой фортуны, Витиния теперь готова была следовать куда угодно — хоть на край вселенной, лишь бы подальше от места бывшего заточения.

Раздался воодушевленный возглас Придумаем:

– Мы непременно выберемся отсюда и станем реальными существами, живущими в настоящем мире! Это будет здорово! Это будет очень даже весело! Это будет…

…еще как-нибудь, но у Придумаем не хватило слов, чтобы закончить собственные мысли, и он замолчал, внутренне переживая свой душевный восторг.

– Только бы успеть до наступления конца света… — тревожно заметил Философ.

Алан решил внести разнообразие в привычную и немного скучную прозу. Вот его очередной сонет:

От избытка чувств он отрастил на своем теле целых восемнадцать рук, и теперь дирижировал ими в такт своему вдохновению.

– Алан, ты гений! С тобой вряд ли соскучишься!

Солнце еще висело над горизонтом, но неспеша клонилось к закату времени, когда все — абсолютно все должно погибнуть. Им непременно необходимо было достигнуть Будущей Бесконечности раньше этого фатального события. Центр Мироздания остался уже далеко позади, но желанная бесконечность, словно все отодвигаясь и отодвигаясь, выглядела такой же далекой и недоступной как и раньше. Внизу проплывала совершенно незнакомая местность, непривычный взору ландшафт — даже не земля, а нарисованная кем-то географическая карта. Искусно, надо заметить, нарисованная… Тянулись бескрайние цепи гор с маленькими белыми вершинами — снеговыми шапками, меж ними располагались несколько зеленых полей, точно покрытых изумрудной пылью. Потом появилось большое-большое море, хотя скорее — целый океан, и долгое время шар скользил над гладью воды, внушающей путешественникам какой-то непонятный страх. Затем снова серой массой наплыла земля, но уже без гор и даже без холмов. На ней, осиротевшей, не было ни рек, ни озер — лишь изредка встречались бледные мазки зелени. Художник, рисовавший карту, видно, совсем обленился и остатками зеленой краски от скуки пытался изобразить что-то похожее на лишайники или мелкую растительность.

Здесь уже отсутствовала какая-либо жизнь, отсутствовала еще и смерть — лишь эта невнятная серость, нечто среднее между существованием и полным небытием.

Шар вдруг резко стал снижаться. Миновав зону облаков, он явно клонился к земле, делая ее более доступной взору и, кажется, более настоящей. Сверху все это выглядело непривычно. Мир испытывал обратное превращение. Маленькие пятна вырастали огромными полями. Еле заметные трещины становились прямо на глазах целыми оврагами. Поверхность надвигалась, словно вся земля всплывала из глубины воздушного океана.

Почувствовались толчки… еще и еще…

Гондола уже бороздила по невзрачной поверхности, оставляя после себя широкий след — как первые признаки разума, прибывшего на далекую безжизненную планету. Наконец, растеряв все силы, она остановилась. Сморщившийся шар также истратил свои чары и медленно опустился вниз, а после превратился в обыкновенное полотно, из чего и был сделан.

Вокруг не наблюдалось ни единого дерева: лишь черная земля с редкими насаждениями лишайников. И все было пронизано каким-то красноватым оттенком, как будто здесь недавно лилась чья-то кровь.