Догма кровоточащих душ

Для начала Акуми поинтересовалась познаниями Сэцуке в тонком искусстве кулинарии:

- Ты готовить яичницу умеешь?

- Умею, - сказала Сэцуке.

- Сколько времени у тебя уходит на ее приготовление? - деловито поинтересовалась Акуми.

- Минут пять, - пожала плечами Сэцуке.

- Понятно, значит, готовить ты не умеешь, - вынесла свой вердикт девушка. - Это такой тест, - объяснила Акуми. - Если человек готовит яичницу меньше, чем за полчаса, то он, как правило, вообще готовить не умеет.

- А что там готовить? - удивилась Сэцуке. - Разогрел сковороду, налил масла, разбил скорлупу...

- Ха! Скорлупу! - Акуми засмеялась и отхлебнула сок. - Слушай, Сэцуке, скажу тебе, как подруга подруге...

Сэцуке слушала, разинув рот. Технология поджарки яиц включала в себя неимоверное количество стадий, требовала недюжей внимательности, соблюдения точной последовательности составления и добавки ингредиентов, поддержки температурного режима, а также множества других действий, больше уместных в религиозных ритуалах, нежели в приготовлении столь банального (с точки зрения дилетанта) блюда.

Дело потихоньку налаживалось. К радости Акуми, Сэцуке оживала, нездоровая бледность изгонялась со щек легким румянцем, кончики губ все чаще пытались изобразить улыбку, а в больших глазах грусть и тоска постепенно сменялись интересом. Акуми повезло, что Сэцуке оказалась полным профаном в вопросах кухни.

Как подозревала девушка, наиболее часто используемым кухонным прибором в доме был тостер, потому что сковороды, кастрюли хотя и наличествовали, но имели столь девственную чистоту, которая недвусмысленно свидетельствовала - здесь питались, а не кушали, торопливо глотали пищу, возможно, даже стоя, не присаживаясь за стол, а не вкушали завтрак, обед и ужин, чинно рассевшись, сосредоточившись на запахах и вкусах каждого подносимого ко рту кусочка, а не на его сомнительной энергетической ценности или витаминной насыщенности.

- Я ничего этого не знала, - сказала Сэцуке.

- У меня хорошо готовила ма... - Акуми запнулась и виновато посмотрела на девочку. - Мама меня всему научила. Извини, Сэцуке...

- Нет, ничего. Мы ждали этого, готовились...

- К такому нельзя подготовиться, - вырвалось у Акуми.

- Да, наверное. Я не очень... не хочу об этом говорить.

- Извини.

- А вы красивая, - внезапно сказала Сэцуке.

- Толстая, - улыбнулась Акуми. - В детстве меня звали "пончик". Всегда любила покушать. Но сейчас приходится сдерживаться. Пытаюсь иногда сесть на диету, но если я голодная, то становлюсь такой злой! Уж лучше кушать, чем злиться! Ладно, заболтались мы с тобой, Сэцуке. Приступим к нашим прямым обязанностям, как женщин. Будешь делать вот что...

11

Агатами остановилась. Ее окружал свет и только свет, как будто она попала в мягко светящийся туман, заблудилась в белоснежном облаке. Теплый воздух пронизывали тонкие и очень холодные паутинки. Стоило сделать шаг, и кожа тотчас ощущала их ледяное прикосновение. При этом они не рвались, а словно проходили сквозь тело, пронизывали его туго натянутыми струнами. Неприятное ощущение. Какое-то нечеловеческое.

- Агатами... Агатами... - тихо звенели невидимые струны, тихо шелестела невидимая листва.

Еще один шаг. Еще. Шаг в пустоту. Иллюзия падения. Тут нет ничего определенного, нет ничего, что имело бы название. Лишь ассоциации, лишь неуверенные, условные сравнения: как будто, вроде, наподобие... Даже кровь на руках была не просто черной, а как будто тонкая короста грязи, остаток внешнего мира, который Агатами внесла с собой в Ацилут.

- Ты пришла убить бога, Агатами...

- Ты умеешь ненавидеть, Агатами...

- Ты - лишь винтик в машине судьбы, Агатами...

А еще здесь не было смерти. Девочка больше не чувствовала ее ледяного присутствия слева от себя, на расстоянии вытянутой руки. Там не было ничего. Пустота, еще более пугающая, чем пустота вокруг. Госпожа покинула ее. Даже смерть не может взять жизнь бога.

Еще шаг. Хлюп... Хлюп... Что это? Что за новый звук поселился в светящемся мире? Он исходит откуда-то сзади. Устрашающий, продирающий с ног до головы. Хлюп... Хлюп...

Агатами медленно поворачивается и зажимает рот, чтобы не закричать от ужаса. Ледяные паутины там, где она прошла, приобрели ярко-красный цвет. Густая кровь собирается в крупные капли и падает вниз. Хлюп... Ее кровь. С каждым шагом тончайшие нити захватывают, вырывают у Агатами крохотную частичку жизни. Хлюп... А позади образуется алый след, прихотливо извивающаяся кровавая дорожка в пелене света.

Агатами в панике задирает рубашку, но на коже нет никаких разрезов. Однако каждый шаг стоит каплю жизни. Много ли ее осталось у Агатами? Хватит ли, чтобы пройти весь путь до самого конца?

Черная тень вырастает перед ней, чьи-то губы приближаются к уху и шепчут:

- Иди смелее, Агатами, иди смелее...

Агатами наносит удар, но рука лишь взрезает свет, на коже вспухают множество багровых линий, и в пустоте прочерчивается еще один кровавый след. Хлюп...

- Иди смелее, Агатами, иди смелее... Я давно жду тебя!

Новый удар. Холодно, очень холодно. И еще один кровавый отпечаток в облаке света.

- Выходи! - кричит Агатами. - Выходи, если ты не трус!

Смех. Оскорбительный смех. Тень теперь сзади Агатами, она чувствует ее присутствие, чьи-то пальцы касаются затылка, гладят волосы. Еще удар. Дьявольски неудобная позиция. Поворот в воздухе, группировка и выпрямление. Словно пружина, словно стрела, вонзающаяся... вонзающаяся в пустоту.

Ленивый шлепок по лицу, и Агатами отлетает назад, падает. Теперь это не жалкие капли, а целое облако. Алое облако расплывается там, откуда ее отбросили.

Агатами смеется. Она переворачивается на живот и сплевывает кровавую слюну. Ее ударили, а значит, она все-таки попала, задела неуловимую тень. Это хорошо. Больше всего она опасалась, что у бога нет тела. Чушь. По образу и подобию... По образу и подобию... создал человек своего бога. Бессмертный - это еще не значит, что он не может умереть. Бог всемогущ, он может все. Даже умереть.

Толчок, и она вновь на ногах. Вновь готова к схватке. Где ты, бог? Тебя заказали, бог! Заключили контракт на твою смерть! Хочешь взглянуть? Вот он, на мне! Вытатуирован на моем теле. Вырезан, выкрашен, как будто цветущий сад. Безумие красок расползается по коже, распускаются розовые и синие цветы, тянутся из коричневой земли изумрудные травы. Могу поспорить, ты еще никогда не видел такого, бог!

Только вот куда девалась госпожа смерть? Кто заберет твою душу? Впрочем, есть ли она у тебя?

Удар ломает Агатами пополам. Время останавливается, и она с изумлением видит почти у самого лица носки своих ботинок. Ее согнули, сложили, словно целлулоидного пупса, и выбросили.

Она пытается выпрямиться, но врезается во что-то твердое, колючее.

Теперь она - траурная бабочка, случайно залетевшая в дом бога, наколотая любопытным творцом на иглу и пришпиленная к шершавой стене.

Толстая игла ворочается внутри тела, устраиваясь поудобнее, ведь им предстоит долгое сосуществование. Траурная бабочка должна не только умереть, но и засохнуть, словно оторванный от дерева листок.

Агатами дергается, перехватывает все глубже погружающуюся в живот иглу, дрыгает ногами. Забавная бабочка.

Бог подносит к глазам будущий экспонат своей энтомологической коллекции и слегка дует на агонизирующее создание. Чудовищный напор воздуха пластает Агатами по поверхности, она выпускает иглу, и тут же ее руки и ноги пришпиливаются к стене. Все. Бабочка-траурница окончательно поймана в ловушку.

Затем становится больно. Очень больно. Невыносимо больно. Точно по телу пропускают электрические разряды. У бога оказалась в запасе машина боли. С самого начала времен она копила в себе всевозможные виды мук, пыток, казней, истязаний, сортировала их по ячейкам, вдумчиво и со вкусом расставляла по полкам, чтобы достать именно тогда, когда Агатами решит поднять руку на бога.