Имя нам — легион

— А я-то с чем? — окрысился он.

— Да с гранатометом твоим кошмарным. Нравится же тебе, когда от хонсаков ошметки летят, а? Нравится, вижу…

— Ну, тут ты меня подловил, паренек, — обескураженно признался он. — Н-да, брат, и возразить-то нечего. Как же это я так? Неужели и впрямь заметно?

— Заметно, Генка, — сказал я безжалостно. — Более чем…

— А, кунем мадейт пуц! — Он раздраженно разрубил волосатым кулачищем воздух, но тут же опомнился. — Прости, это я не тебе — вырвалось. Знаешь, а ведь тебе почти удалось меня разозлить, — с удивлением признался он, — и даже почти настроить против Братьев. Зачем?.. Требую объяснений.

— Почти?.. — сказал я, и голос мой был язвителен. — Ну-ну, интересно было бы посмотреть, как ты злишься всерьез… Издалека, разумеется. А объяснений у меня нет, — соврал я.

— Как же, как же! Знаю я тебя. Разве стал бы ты понапрасну воду мутить? Ну, в чем конкретно виновны Братья?

— Хорошо, — сказал я, довольный результатом подготовительного этапа, — слушай. Версия первая: нас к чему-то готовят. И вся эта туфта, которой нас потчуют, — исключительно для отвода глаз. И главным образом — не наших даже (кто мы такие, чтобы на нас столько сил угрохать), а глаз широкой терранской общественности. Понимаешь зачем?

— Предположим, — сказал Генрик осторожно. — Но озвучивать твои бредовые измышления пока не хочу. Сам отдувайся.

— Ладно. Сколько угодно. Так вот, мы — будущая ударная сила в борьбе за Власть. Жупел мы; кнут и бронированный кулак. Насколько трудно наемника, привыкшего стрелять в кого попало, бросить на штурм Кремля (Кремля, Белого дома, Рейхстага или как-там-еще?) Терры? Молчишь! Тыкву скребешь! То-то! Скреби шибче! Учти, убивать, возможно, никого не придется, поскольку сопротивления серьезного попросту не будет. Так, выбить разве десяток зубов, переломать парочку конечностей, рявкнуть матом — единственно в целях устрашения. Дел — на считанные часы. А потом, когда антинародная клика будет низложена и распределена по застенкам и стадионам, некто, предположим, главком Легиона, опершись на наши широкие плечи, объявит по всем информационным каналам: радуйся, вольный народ Терры, ликуй — кучки предателей, толкавших тебя в рабство членистоногим дикарям, более не существует! Отныне вся власть перешла в руки истинных патриотов и радетелей за мир, а посему объявляются чрезвычайное положение — раз и всеобщая мобилизация для борьбы с врагами — как внешними, так и внутренними, — два. Да здравствует свобода! И еще, очевидно: “Положим за нее головы!” Помнится, бывший терранский орнитолог Игорь Игоревич жаловался мне, что общество их замерло, погрузившись в мещанство. “Никаких гениальных прозрений, никаких гениальных творений. Красота умирает, подмененная слащавой красивостью!” — лил он горючие слезы. Так ведь противоядие давно найдено: “…в страдании и трагедии люди создали красоту; надо их глубже погрузить в страдание и трагедию, чтобы удержать в людях чувство красоты”. Узнаёшь кристальное сверкание мысли? Правильно, старина Фридрих Ницше собственной персоной. И ведь погрузят, чего там! Ради благого дела чем только не пожертвуешь. — Я выдохся и замолчал.

— Страшновато, — признался Генрик. — Поэтому я попытаюсь тебя опровергнуть. Думается мне, что если бы Братьям нужны были агрессивные кретины для штурма терранского правительства, они набрали бы как раз кретинов и бросили бы их в бой сразу, наградив загодя шикарным авансом и пообещав, в случае победы, еще больше. Так нет же, они отобрали людей с достаточно приличным образованием и высокими принципами: тебя, меня, Березовского, Бородача, близнецов…

— Волка, — вкрадчиво подсказал я в надежде смутить его и осклабился. С клыков моих капал яд сарказма.

— Волка в особенности, — ничуть не смутился он. — Да будет тебе известно: безжалостный наемник, скрывающийся под претенциозной кличкой “Волк”, не кто иной, как доктор исторических наук Вольдемар Евгеньевич Кашеваров, интеллигент и умница, блестяще защитивший диссертацию в двадцать шесть лет. В двадцать шесть!

“Сколько же ему сейчас? — подумал я удивленно. — Выглядит-то — максимум на двадцать. Нет, не зря говорят, что маленькая собачка до старости щенок. Волчонок, то есть”.

— Тема диссертации, — продолжал расхваливать Генрик таланты своего солдата, — нашествие Батыя на Русь и культурно-политические последствия Ига. Соображаешь, сколь трудно сегодня сделать на этом докторскую? Учти, не в модной нынче манере превознесения животворного импульса, подтолкнувшего сонное славянство к расцвету и объединению, а в рамках классических представлений. С подробным, очень злым и остроумным анализом всех ляпсусов, которыми жонглируют популярные современные шарлатаны от истории. Понимаешь теперь, почему он к хонсакам так враждебен?

Я сказал, что да, теперь понимаю, но проникнуться к нему любовью или там добрыми товарищескими чувствами один черт не смогу. Генрик, понятно, огорчился.

— Ну и дурак, — сказал он. — Ладно, но учти, я ваше паучье противостояние так просто все равно не оставлю. Вы у меня еще облобызаетесь, голубчики, упиваясь слезами восторга от долгожданного примирения. Но это потом, а сейчас я продолжу о Легионе, а ты постарайся не перебивать. Посмотри, в каких условиях мы здесь находимся — парадиз, да и только. Зачем? Если бы тебя, меня, кого угодно, — хотели надежно превратить в потерявших человеческий облик мерзавцев и подонков, мы бы жили по уши в холоде, дерьме, вшах и коросте. Жрали бы полупроваренную перловку и кирзуху с полупроваренным же и непотрошеным минтаем, а запивали холодным дрянным чаем без сахара, зато со вкусом комбижира. И скверный клейстер из плесневелого картофельного крахмала с добавлением брома — от утренней стоячки — называли бы киселем и радовались ему, как беспризорник мороженому. И озверели бы гарантированно. Десятикратно. А ты спишь на крахмальном белье и кушаешь с серебра взбитые сливки и прочую гастрономию от пуза. Понимаешь, люди с таким отношением к близким, как Братья, попросту не могут быть жестокими. Даже если ты прав, и они поворотят штыки против своих, уверен — не прольется и капли крови, все будет чинно-благородно. А, да что там… — Он махнул рукой. — Но ты, кажется, говорил “первое”? Тогда что “второе”?

— Второе… — Я прекратил расхаживать по комнате, взгромоздился с ногами на кровать и уселся по-турецки. — Второе — что-то вроде смягченного варианта первого. Легион и его бурная деятельность — отвлекающий маневр. Базы, война, шумиха с делегациями… Демонстрируется судорожная активность, страх, ксенофобия. Недальновидность. Что, казалось бы, проще такого решения проблемы — побросать воинства хонсаков в необитаемые “трещины”? Пущай себе плутают там до скончания веков. Выбраться-то все равно не сумеют! И гражданское правительство Братьев с радостью пошло бы на сотрудничество. Да что там правительство! Само человечество Терры все силы и средства отдало бы, чтобы остановить отвратительную для их менталитета бойню! Почему никому и в голову не пришла эта мысль? Не потому ли, что малая война маскирует подготовку к войне большой?

— С кем? — хлопнул глазами Генрик. — С Землей, что ли?

— Нужна им Земля, когда она уже давно под их властью, — вырвалось у меня вдруг.

— Ну, не знаю, — пожал плечами Генрик.

Я почесал грудь, живот, поправил мимоходом еще кое-какое специфическое хозяйство и продолжил:

— Не знаешь!… Простая ты душа. Ладно, отложим пока Землю. Я над этим, признаться, еще не думал толком. Правильнее сказать, не думал вообще. Ляпнул навскидку. Да и с большой войной, наверное, загнул. Скорее уж пытаются они под шумок тихой сапой пробраться туда, куда их не пускают. Представь только, как удобно скрыть под колпаком любой базы Легиона платформу с перфоратором нового поколения, предназначенного для бурения сверхглубоких скважин.

— Каких скважин? — не понял Генрик.

— В глубь “Зоны недоступности”, — пояснил я терпеливо. — Той, что огорожена непроходимым для терран барьером.

— Нас, значится, в дверь, а мы, соответственно, — в окно… — сказал Генрик не без удивления. — Свежо… однако здорово отдает антропоцентризмом. — Он погрозил мне пальцем: — Ответь-ка, мистер Делай Как Я, что Братьям в “Зоне” нужно? Не пускают, следовательно, и соваться не стоит. Представляешь, какие там чудовища разума обитают, если сами терране для них — дети малые.