Менуэт святого Витта. Властелин пустоты

— Ага! — обрадовался Полидевк, отклеиваясь от Умнейшего, прошептавшего ему на ухо несколько слов. — Верно! Как это… э-э… Да! Слушайте. Может быть, кто-нибудь из вас заметил что-нибудь подозрительное?

После специальных пояснений, что подозрительное — суть нечто новое, необычное и притом внушающее опасения, зрители враз замотали головами. Мотанье продолжалось долго. Один карапуз лет пяти, лопаясь от гордости, заявил, что нынче утром видел и даже слышал подо… подользитное: свет, дым и долгий гул в западной части небосвода, однако интереса у следствия не вызвал и был одернут мамашей. Время от времени, хотя и нечасто, с Великого Нимба падают в лес оплавленные глыбы, это всем известно и опасений не внушает.

Толпа все росла. Леон кисло подумал, что у его дома собралось, наверное, полдеревни: не каждому поколению случается видеть, как полиция ведет расследование. Огород уже вытоптали. Все до единого сказители были тут как тут. Хранительницы Знаний в толпе видно не было, зато обе младшие хранительницы стояли в первом ряду и, раскрыв рты, жадно обременяли память, стараясь не упустить ни единого слова. Несчастливый для Леона день обещал войти в историю.

Не получив должного ответа, Полидевк нахмурился, укоризненно посмотрел на Умнейшего — тот и ухом не повел — и протиснул свое чрево в дверь. Вскоре из дома вместе с руганью Хлои и жалобным писком кровати — по ней, как видно, опять ходили ногами — донесся зов Адониса, просящий помощников. Человек тридцать сорвалось с места.

Умнейший снова поманил пальцем — на этот раз Леона. Когда зовет Умнейший, надо бежать к нему со всех ног.

— Хочешь, чтобы нашли, кто это сделал? — старик говорил отрывисто и сухо, словно выплевывал шелуху.

Леон немного подумал.

— Нет.

— Правильно. Я так и полагал. Ведь нет же в лесу таких зверей, чтобы плевались камнями. Случайный чужак пришел бы и покаялся. Вы бы с ним еще Тихой Радости выпили. Значит, кто-то свой, из деревни. Приятно ли тебе будет узнать — кто?

Леон покачал головой, а старик некоторое время сидел молча и только жевал сухими губами. Потом проговорил, но уже гораздо тише:

— Может, и не человек это был… Самое худшее, если не человек. Хуже нет…

— Кто же тогда? — Леон опешил.

— А я почем знаю! — неожиданно рявкнул Умнейший.

Тем временем полиция, очевидно, пришла к какой-то мысли. Добровольные помощники перестали суетиться, притащили длинную жердь и под крики «левее!», «ближе!», «чуть правее!» воткнули ее на огороде. К верхушке жерди привязали веревку, другой ее конец через разбитое окно протащили в дом. Веревка поползла и натянулась.

— Так, — пробормотал Умнейший. — Выверяет направление. Мог бы с этого и начать.

Ступени крыльца скрипнули — из дома левым боком вперед выбрался сияющий Полидевк. Вывернув толстую шею так, чтобы дотянуться губами до своей резной кости, он побагровел от натуги и выдул несколько хриплых нот — кость была дудкой. Раздались аплодисменты.

— Леон, чего зря стоишь? Ставь угощение! Я же говорил, что мы это дело враз, вот мы и враз. Тащи пока еду, да и выпить бы неплохо — когда еще праздник начнется! — а я пойду взгляну, чьи там следы…

Он величаво двинулся к опушке, раздвигая восхищенную толпу, как лесной дракон раздвигает подлесок. Леон собрался было крикнуть ему, что уже смотрел там сегодня, нет на опушке никаких следов, — но не успел. Брюхоногий Полидевк вдруг остановился, чрево его заколыхалось. В толпе кто-то охнул. Головы всех повернулись к лесу. Леон поднялся на ступеньку, чтобы лучше видеть.

— Ой…

Лес был как лес — стоял синей стеной, мирный, тихий. И согретая солнцем поляна, просохшая после ласкового дождя, зеленела как надо, звала поваляться на шелковой траве. А через поляну от леса к деревне, шатаясь, бежал человек. Не добежав до огорода, он упал ничком.

— Фавоний!

К упавшему кинулись, подняли, внесли в дом. Хлоя и то не посмела возразить, когда запропавшего с утра молодого шептуна клали на постель, предварительно стряхнув с нее стеклянные осколки. Отерли пахучей травой лицо, влили в рот глоток воды. Побежали за женой Фавония, но вспомнили, что он вдов, и вернулись. В спальню набилось столько народу, что некуда было ступить.

— Где Ацис?

Фавоний открыл глаза без ресниц, застонав, с трудом разлепил обожженные, в волдырях губы. Слабо махнул рукой.

— Там… Убит…

Фавоний метался по постели, кричал: «Не надо туда ходить! Не надо!..» В глотку ему лили Тихую Радость, он хрипел и булькал, отбиваясь, мотал головой, потом обмяк, пустил слезу и, пробормотав: «Ну как хотите, а я предупредил…» — впал в беспамятство.

Бессвязный рассказ шептуна, передаваемый из уст в уста, мгновенно облетел всю деревню. События выглядели так: еще затемно Фавоний с Ацисом ушли в лес за драконом, договорившись действовать сообща и выбрать дракона посговорчивей, — очень уж хотелось обставить Линдора на состязании. Сначала им долго не везло — то поднятый из берлоги дракон оказывался самкой, да еще с новорожденным потомством, то шептунов не устраивала неподатливость зверя — и лишь в четверти перехода от деревни наконец попалось то, что надо. Чтобы миновать Трескучий лес, они взяли от оврага вправо, рассчитывая вывести дракона на тропу через Круглую пустошь, Криволесье и Мшистый Тягун. Тут-то все и произошло. Железный Зверь напал на них издали, разом поразив зашептанного дракона и Ациса, — «Сам как шар и огнем плюется, говорю вам!» — Фавоний же, отброшенный и обожженный огненным ударом, теряя сознание от боли, прополз кустами до леса, и вот он здесь, чтобы предупредить: бойтесь, люди!

Протолкавшись через толпу, Леон сдернул со стены духовую трубку, подхватил пучок стрелок из шипов игольной лианы и выскочил на улицу. Кажется, Хлоя не заметила, и слава Нимбу! Пусть Полидевка угощает кто-нибудь другой, сам он сыт этим по горло. Надоело! Пусть всё это хоть на полдня останется позади — досадная история с битым стеклом, постылое сочувствие соседей, блиннолицая сдобная жена, сварливости необычайной, Филиса со своим замужеством… Он пойдет в лес, и сейчас же. Мужчина должен делать мужское дело, потому что на то он и создан, чтобы снять с женщины часть забот… Надо выяснить, что же все-таки произошло с Ацисом — убит ли? А может, еще и не убит…

Рассказ Фавония вызывал сомнения: где это видано, чтобы лесные звери нападали на тех, кто их не трогает, вдобавок плюясь огнем? Нет таких зверей ни на западе, ни на востоке, и не может их быть. Правда, драконы-самцы во время гона пугают друг друга огненным дыханием, но то не огонь вовсе, а безвредный светящийся газ, и даже дети знают, что никто еще им не обжегся. С другой стороны — ожоги Фавония…

Деревня гудела, словно улей.

На площади сквозь плотные ряды слушателей протискивалась младшая хранительница — послушать спор. Люди ловили каждое слово. Некоторые, чтобы лучше видеть, влезли на тушу спящего дракона, читали издали по губам. Здравомудрый старый Титир, потерявший обычную благообразность, наскакивал на Париса: «Нет и нет! Железный Зверь, конечно, может существовать как условная объективность или, что то же самое, как субъективная реальность, данная нам в чувственное восприятие или, что то же самое, в условное ощущение…» — «Ты завирайся, да не очень, — дребезжал в ответ Парис и бегал глазами по толпе, ища поддержки. — Какая же она условная, когда пострадавший отнюдь не условен, ipso facto, следовательно, — primo, — Железного Зверя следует считать реальным, но так как во всем Просторе, слава Нимбу, ничего подобного ни разу не случалось со дня Сошествия, то, — secundo, — его следует считать реально не существующим…»

Решено было пойти и посмотреть.

Послали к Хранительнице за ядом — смазать наконечники стрелок. Зверь так зверь — Парису в деревне не очень-то верили. О разбитом окне и полиции никто уже не вспоминал, будто ничего и не было. Леон только радовался. Человек десять охотников выразили готовность идти в лес, от шептунов вызвались Парис и отдохнувший Линдор. Умнейший вызвал всеобщее удивление, решительно нахлобучив на голову свое птичье гнездо и заявив, что тоже идет. Никто не возразил — Умнейшего не спрашивают о том, почему он поступает так, а не иначе.