Жирафа

Вика ухмыльнулась и пожала плечами.

- Даже не знаю, к чему это, - сказала она как можно небрежней. - А фраза действительно жуткая. Мороз по жилам, кровь по коже.

Никто из Викиных друзей не знал, что у неё нет мамы. У неё язык не поворачивался сказать такую жуткую ложь, ведь мама была. Она была рядом с Викой каждую минуту её жизни, Вика чувствовала её присутствие и слышала её слабый, но внятный голос.

Любовь умерла вместе с Ромео и Джульеттой

У Женьки мама вернулась из командировки, и идти было решительно некуда. Вика обошла все центральные магазины, разглядывая предметы, которые ей не нужны: вертящиеся мобили, дорогую парфюмерию, телевизоры с огромными экранами. Потом, чтобы как-то скоротать время, она купила билет в кино.

Покупать один билет, получать у гардеробщика один номерок, одной пялиться в экран - хуже этого ничего не бывает. Чувствуешь себя отверженной и никому не нужной. Да и впечатлениями поделиться не с кем. Некого толкнуть в бок и сказать: "Вот это да! Вот это съёмки!", не с кем переглядываться, когда смешно или страшно.

А фильм, как назло, был о любви. О девушке, которая полюбила моряка, а он её бросил и уплыл в дальние дали. Между ними легли тысячи километров воды, но какими-то немыслимыми путями девушка переплыла океан, чтобы встретиться со своим возлюбленным. "Она примчалась сюда за тобой, - смеясь, сказали ему друзья. - Она ходит по улицам в мокрой одежде, как будто только что вышла из воды, и ищет тебя". И когда моряк понял, что она преодолела стихию, чтобы только увидеть его, он был так растроган, что вышел на улицы города и стал её искать. Но когда, наконец, он её встретил, и окликнул по имени, и протянул к ней руки, девушка только посмотрела на него мутным, безумным взглядом и прошла мимо. Она так долго искала свою любовь, что не узнала её при встрече. Она погрузилась в тёмный сон безумия - без памяти, без сновидений.

Фильм был такой грустный, что Вика даже заплакала. Ей было жаль несчастную девушку, но ещё больше - себя. Она никого не любила так. А уж её и подавно никто не любил по-настоящему. Вся её жизнь - сплошное недоразумение. Сплетни, случайные взгляды, несколько поцелуев. Даже вспомнить не о чем.

Она вышла на улицу, окунулась в промозглый весенний день, и её грусть неожиданно обернулась злостью. Она злилась на всех - на отца, на Жирафу, но больше всего - на писателей и режиссёров, которые пишут такие трогательные книги и снимают душераздирающие фильмы. В книгах всё по-другому, чем в жизни; в них говорится о том, что не всё измеряется деньгами, что люди способны совершать нелогичные поступки во вред себе, если кому-то другому это может принести счастье. Писатели как будто сговорились навязать всем мысль о том, что существует Большая Настоящая Любовь, ради которой люди бросаются на амбразуру, со скалы, в омут с головой. Только вот зачем они так изоврались? Зачем манят несбыточным? Зачем разрывают сердца читателей придуманными историями, когда в жизни есть всё, что угодно, кроме этой недосягаемой, фантастической любви?

Если бы не было ни книг, ни фильмов, было бы легче. Тогда можно было бы не чувствовать своей обездоленности и убожества. Можно было бы сказать себе: "Ничего, что твоя жизнь проходит бездарно - у всех так".

Так нет же - отравили мозг дурацкой мечтой, поманили и обманули.

И вот все люди пыжатся, изо всех сил стараются из обрывков фраз, из случайных жестов слепить себе некое подобие Большой Настоящей Любви, чтобы быть не хуже, чем все остальные. Читают лирические стихи, воруют жесты и слова у героев фильмов, и думают, что молодцы.

Нет, Вика решительно отказывается принимать участие в этом массовом, марафонском забеге за Большой Иллюзией. Ей хорошо известно, что любви нет, потому что любовь умерла вместе с Ромео и Джульеттой. Есть всё что угодно влечение, симпатия, иногда даже понимание, но любви - и след простыл.

Замёрзшими руками она расстегнула сумку и достала телефонную карту. Ну и пусть любви нет, это не может ей помешать встретиться с Владом.

- Алё? - сквозь сильные помехи донёсся его голос. Вике не нравилось, когда говорили "алё". Папа, снимая трубку, спрашивал "да?" или "я слушаю", а она сама говорила "алло".

- Влад, привет. Это я.

- Алё. Алё, - продолжал бессмысленно выкрикивать он.

Вика совсем забыла, что нужно нажать на кнопку, чтобы её стало слышно.

- Это я. Привет.

Она старалась говорить весело, без напора, чтобы он не догадался, что ей больше некому позвонить.

- Вика? - не понятно, чего больше в голосе - удивления или радости. Это ты?

"Пожалуй, всё-таки удивления", - отметила про себя Вика.

- Я. Ты занят?

Пускай скажет, что занят. Чем хуже, тем лучше.

- Нет, совсем нет. А ты где?

- На улице. Гуляю.

Мимо проехала красная машина, бибикая от радости быстрого передвижения, взвизгнула тормозами на повороте.

- Слышу, что на улице, но где именно?

- На улице Надежды, - ответила Вика, тревожно оглядываясь. В двух шагах от неё топтался какой-то мужчина с букетом гвоздик, нервно теребя в руках телефонную карту. - Тут хотят позвонить, не могу долго разговаривать.

- Ладно, давай. - Вот сейчас они попрощаются, он повесит трубку, и всё. - А, может, зайдёшь?

- К тебе?

Он засмеялся.

- К кому же ещё? Заходи. Слышу, как носом хлюпаешь. Ещё простудишься.

- Уже иду, - она не могла, да и не хотела сдерживать свою радость. Ставь чайник, я совсем окоченела.

Выходя из телефонной будки, она с непонятным превосходством посмотрела на мужчину с гвоздиками. Судя по взволнованному лицу, его никто не ждал. Даже наоборот - он ждал, а она не пришла. И с гвоздиками он никому не нужен. А её, Вику, ждали, да ещё как.

Он открыл дверь сразу, она даже не успела нажать на кнопку звонка.

- Ты меня в глазок увидел? - она стянула шапку, ища глазами зеркало, чтобы поправить примятые волосы.

- Нет, - он помог ей снять куртку. - С чего ты взяла?

- Не ври, - она достала из сумки расчёску и подошла к зеркалу. - Ты в глазок смотрел.

- И не думал я в глазок смотреть, - он не улыбался.

- А как тогда узнал, что я иду?

- А-а, ты про это... - Он стоял у неё за спиной и смотрел в глаза её отражению. - Услышал, что кто-то топает, как слон. Топ, топ, топ. Ну, думаю, это моя лягушонка в коробчонке едет.

Она приблизилась к зеркалу и щёлкнула по носу его зеркального двойника.

- Сам ты лягушонка. Сам ты - топ, топ. Я так хожу, что и ступенек-то не касаюсь, а ты говоришь - слон.

Она резко обернулась и уткнулась холодным носом в его шею.

- Я замёрзла, - как маленькая пожаловалась она. - Смотри, какие руки холодные. - Она спрятала руки у него подмышками. - Прямо ледышки.

- Тебе нужно выпить чая, - сказал он. - И поскорее.

- Не хочу чая, - она прижалась к нему плотнее. - Тоже мне весна - такая холодрыга.

Не размыкая объятий, они пошли на кухню. Он всё-таки усадил её на стул и, несмотря на протесты, напоил чаем с бутербродами. А Вика, хоть и говорила, что не хочет есть, с аппетитом умяла два с колбасой, два с паштетом и три с красной рыбой.

- Вот глупость, - она кивнула в сторону телевизора, подвешенного на кронштейне в углу кухни. Телевизор работал с выключенным звуком, но обоим было приятно следить за мелькающими картинками.

- Что - глупость?

- Да реклама эта, - она сделала большой глоток и немного обожгла язык. - Только и слышно - "бойтесь седины, страшитесь кариозных монстров"! Можно подумать, что это действительно самое страшное.

- А что самое страшное? - было непонятно, то ли он действительно хочет знать, то ли смеётся над ней.

- Самое страшное - это когда тебе врут. Или предают. Или отказываются от своих слов. Почему об этом никто не говорит по телевизору?

- Потому что от этих напастей нет лекарства, - улыбнулся Влад. - Нет ни такой пасты, ни такого шампуня, которыми можно было бы отмыться от этой гадости.