Меч Заратустры

Логика железная.

И Лев невольно вспомнил, как одна девчонка из тех доподлинных сатанисток, которых инквизиторам удавалось ловить в самые первые дни репрессий, кричала ему, когда ее волокли на костер:

– Готовься, проклятый предатель! Скоро я буду мучить тебя в аду!

Но среди этих убийц девчонок не было. Только взрослые мужчины с неплохой подготовкой. Очень даже неплохой, раз они сумели пробиться сквозь сотни вооруженных врагов и несколько десятков убить и ранить.

Уж не ассассины ли это?

– Ассассины Царя Востока никогда не нападают такими большими группами, – со знанием дела отмел это предположение Торквемада. – Их бывает от одного до семи и никогда больше. А еще Соломон Ксанадеви – человек чести. Он всегда предупреждает о приходе ассассинов заранее.

Были у Торквемада и другие доводы.

– В окружении безумных фанатиков глупо задавать вопрос: «Кому выгодно?» Но если все-таки его задать, то получается, что первый на подозрении у нас Заратустра. А Царь Востока – только третий.

Соломон Ксанадеви числился в списке главных еретиков под третьим номером – после Заратустры и Тимура Гарина. Ходили слухи, что он на это обиделся, поскольку рассчитывал быть по меньшей мере вторым. Но это еще не повод, чтобы подсылать к составителям списка убийц.

Торквемада все-таки склонялся к другому предположению.

– Что если это ассассины Заратустры?

52

Великий князь всея Руси Олег Киевич по прозвищу Варяг очень страдал. Его запой перешел в хроническую фазу, и день сурка продолжался по инерции с тенденцией к перерастанию в бесконечность. Варяг не помнил, какой сегодня день, год или эпоха. Все дни слились для него в один, состоящий из опохмела, быстро и неизбежно переходящего в пьяный погром.

Не иначе, околдовали князя в Перуновом бору в отместку за то, что не перешел в язычество.

Зато теперь к нему ежедневно приходили домовые и бесы, а однажды князь целую ночь напролет квасил с подвальным и чердачным.

А когда Варяга затащили в баню – а то от него уже стало дурно пахнуть – к нему собственной персоной явился банный дух, да не один, а с двумя купальными девами.

Говорили, что купальные девы – это души женщин, которые умерли в бане от родов. Но поскольку в Экумене женщины при родах практически не умирали, очень возможно, что девы были живые.

Все знали, что князь-кесарь Иван Васильевич, потомок самого Рюрика в юбилейном пятидесятом колене, всегда ходит в баню со своими крепостными девками. Другой вопрос, где он их берет – но и тут ничего сложного нет.

Мало что ли маздаев на свете?

Да в одном Орлеане их столько, что не прокормить. И каждый день приходят новые. Так что доблестные рыцари королевы Жанны делают свой маленький бизнес. Оставляют себе лучших рабынь, а тех, что похуже, перепродают на восток за еду или золото.

А на востоке от них лежит Русь, и правит ею князь-кесарь Иван Васильевич. Золота у него, правда, немного, зато еды навалом.

Северские дачники – народ мирный. Бунтовать не любят и дань платят исправно.

Да что там дачники, если сам патриарх Московский дает князю-кесарю откуп за убежище. И митрополит Зеленоградский Феогност вносит свою долю отдельно.

Хорошо быть князем на Руси.

Немудрено, что когда в Зеленоград явились гонцы от императора Запада звать русичей в крестовый поход, князь-кесарь прогнал их с порога.

– Некогда мне воевать! – объяснил он и удалился в баню с девками.

Ему и впрямь было некогда. Иван Васильевич торопливо наверстывал упущенное в прошлой жизни. В бытность государем императором у нацболов таких ядреных девок у него не было.

И никаких не было.

За все время существования «Первопрестольной монархической партии Рюриковичей» до Катастрофы и после в нее записалось ровно семнадцать человек.

А теперь благодать. Невольниц приводили из Орлеана голыми и первым делом пороли принародно розгами за срам. При дворе князя-кесаря никому не пристало появляться в таком непотребном виде.

Поэтому после порки их одевали в старое тряпье и сажали ткать полотно и шить рубахи с сарафанами.

Юродивый Стихотворец очень поддерживал переодевание крестьянок в сарафаны, однако крепостное право ему не нравилось. Он слишком хорошо помнил, как его собственные крепостные гонялись за ним по всему поместью, чтобы содрать с живого кожу.

– Я на этом спятил, – близко к теме цитировал он из «Гамлета» в переводе Пастернака.

Но князь-кесарь Иван Васильевич не имел такого богатого опыта, и крепостное право еще до Катастрофы было официально включено в программу его партии.

Крепостные при дворе князя-кесаря делились на челядь [6] и холопов. Но Иван Васильевич чего-то недопонимал в значении слов и решил поначалу, что челядь – это крепостная женщина, а холоп, соответственно, мужчина. Возможно, его ввело в заблуждение другое слово с тем же окончанием, что и «челядь», но только он оказался тверд в своем убеждении.

Так или иначе, он ввел в своих владениях обычай, согласно которому челядь должна отдаваться хозяину по первому требованию и любому другому мужчине – по воле хозяина, а холопы обязаны соблюдать право первой ночи.

В этом и состояло их главное различие. А когда орлеанцы всучили князю-кесарю беременную рабыню, и она родила сына, Иван Васильевич постановил, что он будет челядином, а не холопом. И хотя князь не объяснил, что это значит, стало ясно, что работа над ошибками не прошла даром.

Князю-кесарю было весело с девками, но от крестоносцев было не так-то просто отвязаться.

Их просветили, что Иван Васильевич – не полномочный правитель этой земли, а просто регент при запойном Варяге.

Боевики Варяга чуть не передрались, когда выяснилось, что великий князь не в состоянии выполнять свои обязанности. Каждому хотелось встать на его место.

Но всех помирил юродивый, который предложил компромиссную кандидатуру. Без авторитета, но с понтами и фамилией – пусть выдуманной, но зато какой! Рюрикович!

Северские русичи просто млели от одной этой фамилии.

Но великим князем считался по-прежнему Варяг – и плевать на то, что он ловит глюки и считает белочек.

И тогда крестоносцы похитили Варяга.

53

Великий и мудрый Царь Востока возвращался в священный город Ксанаду по Москве-реке, и его ладья уже рассекала носом воды нижнего течения.

По обоим берегам лежали старые владения Соломона Ксанадеви, и здесь его встречали со всеми почестями.

У берегов по колено в воде стояли красивейшие девы, украшенные венками и гирляндами, и кидали в воду цветы.

Царь Востока мог поманить любую из них, и она поплыла бы к ладье, даже не умея плавать.

Но Соломон Ксанадеви не смотрел на девушек.

Он разговаривал со своими приближенными.

Наместники докладывали ему обо всем, что случилось в землях Великого Востока за время его отсутствия – но он не так долго отсутствовал, чтобы здесь могло произойти что-то важное.

С тех пор, как угасли последние очаги восстания рабов, Великий Восток превратился в образец стабильности. Возвращаясь домой, царь Соломон видел вокруг ту же самую картину, которая провожала его по пути отсюда.

Безумное мельтешение, в одночасье меняющее облик мира, осталось позади. Но царь никак не мог забыть о западных делах.

– Что слышно о Заратустре? – спросил он.

– Ничего, как обычно, – ответили ему. – Но с тех пор, как загорелась Москва, его ни разу не видели на востоке.

– Я тоже слышал, что его теперь больше увлекает запад, – кивнул царь. – Говорят даже, будто бы он задумал стать императором Запада.

– Не слишком ли много претендентов? – удивились приближенные.

– Не слишком, – ответил Соломон Ксанадеви. – Реальных всего трое. Он, Гарин и Лев. А значит, для начала он должен устранить Гарина. А потом, когда Лев окончательно достанет всех своим крестовым походом, он явится, как освободитель, и слово «добро» на его мече будет сиять во сто крат ярче, чем «зло».