Меч Заратустры

Доблестный рыцарь Симон де Монфор прославился в эпоху Альбигойских войн на юге Франции, в XIII веке, и особенно тем, что при взятии одного вражеского города на вопрос подчиненных: «Как нам отличить еретиков от добрых католиков?» – ответил без тени сомнения: «Убивайте всех. Господь узнает своих!»

А Торквемада, между тем, продолжал:

– Вы истребляете еретиков, а на смену им во множестве приходят новые. И так будет всегда, пока отец ереси ходит по земле. Я говорю не о дьяволе, которому сейчас, в преддверии Армагеддона, некогда охотиться за людскими душами. Я говорю о самом верном его слуге, который смертен, как и все люди, но во сто крат опаснее всех других людей. Сколько дней прошло с тех пор, как названо его имя? Сколько крови пролито с тех пор, сколько пепла развеяно по ветру – а он все еще не предстал перед судом. И я спрашиваю вас – неужели такое воинство не в силах найти и привести на суд одного человека? Или вы уже забыли его имя?! Так я вам напомню. Его зовут Заратустра!

Это подействовало, и через три часа после того, как Торквемада кончил речь, в пыточной тюрьме Белого трибунала нашлось уже семь человек, каждый из которых под пыткой признался, что он и есть Заратустра.

Среди них была даже одна женщина, и заинтригованный Торквемада отправился на нее посмотреть.

Оказалось, что ее просто допрашивали полные дебилы, которые по внешним признакам решили, что имя Заратустра – женского рода. И пытались оправдаться перед великим инквизитором, краснея и бормоча:

– Но ведь оно кончается на «а»!

– Слово «тупица» тоже кончается на «а», но я далек от мысли переодевать вас в женские платья. Хотя возможно, это пошло бы на пользу. А еще на «а» кончается мое имя и чтобы вы хорошенько это запомнили, я прикажу выжечь это имя у вас на лбу. По одной буковке.

Нагая девушка, подвешенная на крюке на вывернутых руках, агонизировала. Она слишком долго не хотела признавать себя Заратустрой, а палачи зациклились на идее выбить это признание именно у нее.

– Значит, ты и есть Заратустра? – раздраженно спросил ее Торквемада.

Девушка уже не могла говорить и только едва заметно кивнула.

– Врать нехорошо, – сказал тогда великий инквизитор и, коротко полоснув по горлу кинжалом, прекратил ее мучения.

Но перед этим он шепнул ей на ухо что-то такое, от чего глаза ее расширились, а губы зашевелились, словно она силилась произнести нечто убийственно важное. Или, скорее, крикнуть, чтобы услышали все.

Но на крик не осталось уже ни сил, ни времени.

Через мгновение глаза закатились и девушка обвисла на крюке, а великий инквизитор чуть заметно улыбнулся уголками губ.

В этот день Белому воинству Армагеддона вместо аутодафе пришлось довольствоваться зрелищем наказания нерадивых палачей. Свое длинное имя Торквемада все-таки решил у них на лбу не выжигать и ограничился гораздо более коротким словом «тупица», которым и заклеймили каждого из этих идиотов, выжигая буквы раскаленной проволокой по одному штриху.

Их истошные вопли доносились с улицы в зал, где Лев и Торквемада беседовали с понтификом Иоанном Петропавлом Тридцать Вторым о крестовом походе.

Самозванный папа и всегда-то был немного не в себе, а от страха, что военные пришли его убивать, его извилины заклинило на проливах, которые надо непременно отнять у турок.

Это было наследие тяжелого прошлого. Еще в бытность свою государем императором он считал, что первым делом русского царя после восстановления монархии должно стать возвращение проливов – то есть та самая миссия, которую так и не смог завершить злосчастный Николай II.

С тех пор утекло много воды, но под влиянием стресса Петропавел начисто позабыл, что после Катастрофы не осталось ни проливов, ни турок, у которых их надо отнимать. И что самое важное, его совершенно невозможно было в этом убедить.

Тем не менее, главное было сделано. И на следующий день Торквемада вышел к Белому воинству с новой речью.

– Сегодня великий день! – объявил он. – Сегодня наш первосвященник, его святейшество Петр Второй, благословил крестовый поход против отца ереси и его ближних, которые скрываются в странах закатных. Вскоре он возложит императорский венец на Князя Света и славный император Лев поведет нас в бой против истинных врагов рода человеческого.

Воинство в ответ разразилось криками восторга, но самые горячие головы в первых рядах выразили общее мнение: чтобы походу сопутствовала удача, надо непременно устроить аутодафе.

И Торквемада неожиданно согласился.

Но прежде чем приступить к казни, он показал воинам список на большом листе бумаги, что само по себе было по нынешним временам редкостью.

– Здесь тринадцать имен, – сказал он. – Их носят отец ереси и ближайшие его приспешники. И я хочу, чтобы по завершении сегодняшней казни никто даже не упоминал слова «аутодафе» – до тех пор, пока не будет пойман и приведен на суд хотя бы один из названных здесь людей.

Первыми на казнь вывели изменников – Василия, фюрера и еще несколько человек. Их надлежало казнить через отсечение головы, но оказалось, что ни один из палачей не умеет орудовать мечом.

И тогда за меч взялся сам Торквемада.

Один из неотлучных его спутников протянул инквизитору оружие – узкий восточный меч в богато украшенных ножнах.

Фюрер так яростно сопротивлялся, что казалось, его просто невозможно не покалечить, прежде чем голова отлетит от тела. Но Торквемада проявил чудеса ловкости и снес голову с одного удара.

А Василий перед смертью принялся пророчествовать, но успел предсказать лишь судьбу Москвы, которой суждено сгореть дотла, ибо без него некому будет защитить Третий Рим от полчищ сатаны.

А когда Торквемада уже занес меч, Василий крикнул, обернувшись:

– Ты сам отец ереси…

Но тут клинок опустился, и кровь залила клеймо у гарды.

– Я вижу, тебе тоже нравится убивать, – негромко сказал инквизитору Князь Света Лев.

– Если бы я задавил в себе убийцу, то пахал бы сейчас землю на лесной поляне, – ответил Торквемада.

– А как же смертный грех?

– Ну, ведь нам с тобой можно в это не верить, – напомнил инквизитор князю его собственные слова и рассмеялся.

А рядом на костре исходила криком юная сатанистка – единственная, которую Торквемада согласился сжечь живой.

Она сама так захотела и без всякой пытки призналась, что действительно служит сатане и больше всего на свете жаждет скорейшей встречи со своим господином.

Каждый сходит с ума по-своему.

Фанатики, заполонившие руины университета, например, заучивали наизусть список из тринадцати имен – список, в котором под четвертым номером значилась «архиведьма Жанна, называющая себя королевой Орлеанской».

48

Даниил Аронович Берман добрался до Можая на велорикше. Это был привычный таборный транспорт, который можно было взять в аренду с водителем и без. А поскольку мастер захватил с собой с завода целый рюкзак ножей и разных безделушек собственного изготовления, ему не составило труда нанять пустую повозку до Можая.

По дороге, наезженной телегами, велоповозка шла без труда. Педали, сменяя друг друга, крутили внучка мастера Руфь и ее отец. Они могли бы добраться до Можая и быстрее, но не хотели отбиваться от общей массы зиловцев. Но в Можае начались проблемы.

Во-первых, дальше не было дороги. Только тропинка, по которой можно лишь пройти пешком или проехать верхом. На двухколесном велосипеде тоже можно – но у Берманов не было велосипеда.

Велорикшу у них тоже забрали – ее следовало вернуть на пункт проката, и об этом позаботился дежурный агент в Можае.

А потом ушла и Руфь. Бросила отца и мать, накричала на деда и тетку и умчалась партизанской тропой на север следом за своей подругой, которую охмурили маздаи.

Каждый сходит с ума по-своему.

Подруга бодро топала по тропе босыми ногами и ветки хлестали ее по голым бедрам. Кое-как повязанная тряпка то и дело сползала, обнажая ее сверх пределов приличия. Хотя о каких приличиях может идти речь, если нагие груди Елены были открыты всем ветрам и соблазнительно покачивались в такт шагам.