Глубокое бурение [сборник]

— Че это у тебя?

— Тетрис…

— Ну-ка, дай сюда!

Боцман удивился — и отдал. А Элэм повертел-повертел игрушку — он-то думал, пацан нарываться начнет, вот и огребет по полной! — и вернул.

— Тебя как зовут?

Пацан разулыбался.

— Лева. Только меня все Боцманом зовут.

Элэм не понял.

— Кем?

— Боцманом. Ну на корабле плавает, моряк, знает много.

Никита еще больше загрузился.

— А ты че — и правда на корабле плавал?

Боцман замялся, покраснел.

— Да ссытся он, — встрял парень, который уроки за столом делал. — Вот и Боцман. Это его Лариса Николаевна так назвала.

— Сыкун! — заржал Элэм. — Фу, чухан!

И тут же схлопотал подзатыльник. От того же парня.

— Еще услышу — все очко распинаю. Это болезнь такая, и его лечить будут.

— А хрена ли дерешься-то — огрызнулся Элэм.

— Матюкаться будешь — тоже напинаю. Тут тебе не улица, а социально-реабилитационный центр. Всосался?

Попробуй не всосаться при такой мотивации. Парень на три головы выше, толстый раздавит — и не заметит.

Короче — тюрьма. И Элэм сбежал, в первый же выходной. Перемахнул через забор и с самым независимым видом вторгся на чужую территорию, напевая «…и вот решил я убежать и захватил с собой кровать, тяжелу, б… тяжелу, б… тяжелу…».

Летящей походкой преодолел без приключений два квартала, но у третьего перекрестка жизнь беглеца сделала крутой поворот. Никита и не понял сначала, почему пошел вслед за крохотной струйкой воды, точнее, за ярким фантиком, влекомым течением. Русло серебрилось от наледи — конец сентября выдался холодным. Может, где-то колонка потекла, может, в гаражах кто-то мыл машину ручеек, перегородить который хватило бы и Элэмовой ступни, ничем не отличался от тысячи подобных потоков воды, что приходилось видеть Никите. То есть отличался, но Элэм понял это уже потом, когда вернулся в Центр. А пока он просто преследовал красивый фантик. Взопрев и запыхавшись, Никита забрался вместе с ручейком в гору и столкнулся нос к носу с самым жутким уродом, каких только мог себе представить.

Начать с того, что носов у урода было два. И головы две. Ног, правда, тоже две, но легче от этого не становилось из живота вырастали аж два туловища. Элэм вспомнил, что видел по телевизору такое, про двух сросшихся девчонок. Какие-то близнецы…

— Чего пялишься — спросил урод. — Ты из приюта, что ли?

— Откуда знаешь?

— Да у тебя вся лысина в зеленке.

Пораженный таким фокусом, Никита стоял с открытым ртом. В приемном покое и правда почти всех мазали зеленкой, но чтобы из пятен на башке сделать такой офигенный вывод…

— Чего хотел-то — снова заговорил урод.

— Это… — У Элэма совершенно вылетело из башки, по какой причине он вообще сюда приперся. И, холодея от распиравшего любопытства, спросил — А ты настоящий?

— В смысле?

— Ну… кошачий близнец.

Урод расхохотался. Смеялся он тоже жутковато правая (или все-таки левая) голова звонко заливалась, а левая (вот эта, наверное, была правая) с удивлением смотрела на соседа и с противным дребезжаньем подхихикивала.

— Хрен ли ржешь — обиделся Никита.

От удара по уху аж зазвенело.

— Я тебе говорил — не матюкаться!

Элэм обернулся к обидчику, так коварно подкравшемуся сзади. Им оказался Кирилл, тот, что за Боцмана в понедельник заступился.

— Ты что здесь делаешь Тебя кто отпустил? — Голос Кирилла не предвещал ничего хорошего.

— По голове не бей! — Никита привычно сгруппировался в ожидании взбучки.

Кирилл в сердцах сплюнул.

— Нужен ты мне сто лет!

Урод с Кириллом поздоровались. Говорящему туловищу Кирилл протянул левую руку и буркнул «Здорово», а тому, которое глупо хихикало, погладил голову и протянул печенье:

— Здравствуй, Юся!

— Длятуй! — Башка Юси пустила слюни и показала дырявые зубы, а печенька немедленно отправилась в пасть.

— Ты его знаешь? — У Никиты глаза на лоб полезли.

— Почему «его» Их. — Кирилла, казалось, вид урода ничуть не смущал. — Это — Юся, то есть Юра, а это — Егор.

— Ты слышал, как он нас «кошачьими близнецами» назвал! — прыснул Егор.

— Сиамские близнецы, понял — повернулся Кирилл к Никите.

— Да ты зае… — Элэм осекся, — То есть задолбал уже. Учитель нашелся.

— Давай уже, чеши отсюда. Часа два еще можешь пошататься, а потом обратно.

— А то че?

— Менты искать начнут — вот че! — психанул Кирилл. — Один ты, думаешь, такой умный — слинял! Тебе-то ничего не будет, а с воспитателей спросят.

— А ты че гуляешь?

— А я взрослый, мне можно. Дуй, говорят, отсюда! Может, к обеду успеешь.

Пришлось возвращаться. И только в палате, поежившись под укоризненным взглядом воспитательницы Полины Сергеевны, он вспомнил, какого хрена вообще забрался на самый высокий в районе холм. Ручей тек не вниз, а вверх.

Боцман с важным видом рисовал на доске какие-то непонятные знаки, каракули, и вещал:

— Венера сегодня в доме у Юпитера, поэтому Стрельцам желательно не вступать в конфликт с начальством…

Подобную пургу он мог нести часами, и Никита полагал, что Боцман не только ссытся в постель, но и в мозги серет. Впрочем, вслух свои подозрения Элэм не высказывал. После побега он вообще разительно изменился. На уроках ушами не хлопал, а впадал в странный ступор не то мечтал, не то вспоминал что-то. Но подобное бездействие учительнице нравилось больше, чем бездействие активное. Худо-бедно по слогам читает, два плюс три сложить может — авось проживет.

Воспитатели в Центре социальной реабилитации несовершеннолетних тоже заметили перемену, но в отличие от учительницы забеспокоились. Когда Элэм бузил из-за сигарет — все было понятно и знакомо. Но Никита молчал, как партизан, и на все вопросы отвечал лишь «да», «нет», «не знаю».

Отца отправили лечиться, раз в три недели приходила навещать соседка, сообщала последние новости, но даже жизнь приятелей Элэма совершенно не занимала. Он забирал у соседки три пачки болгарских сигарет, сдержанно благодарил и уходил в палату. Сигареты сдавал воспитательнице на хранение и просил выдавать по одной после еды и парочку на сон грядущий.

Наконец одна из воспитательниц, похожая на девочку, Лариса Николаевна, не выдержала, обняла его на прогулке за плечи и спросила:

— Никитушка, ты по дому скучаешь?

— Наверное, — безразлично пожал плечами Элэм.

— Может, тебе разрешить гулять по городу?

— Не знаю.

— Если обещаешь никуда не сбегать, я разрешу.

Нужно ему разрешение, как рыбе зонтик… Но обещал, что не сбежит, и Лариса Николаевна, тяжело вздохнув, благословила Никиту на долгую самостоятельную прогулку.

Только нынче все не так безоблачно вышло. Соседка не только сигареты приносила, еще и деньги сто рублей. Отец для него пятихатку оставил, пока лечиться будет. И хотя все деньги враз Элэм с собой не таскал, полтинник у него на кармане имелся. На сигареты, на семечки, на мороженку… пива все равно не продадут. Вот и прихватили его свои же, шпана уличная. Оттерли за ларьки.

— Гони бабло!

— Не маленький, так пососешь. — Никита не боялся, знал, что все равно отметелят.

— Ты че, овца, не понял! — Жесткий тычок в ребра.

— А че ты меня в женский род ставишь, я же тебя в мужской не ставлю!

Тотчас в лоб прилетел ботинок. Элэм упал спиной к ларьку, чтобы не запинали по почкам, свернулся калачиком и закрыл голову руками, но избиение прекратилось, так и не начавшись. Выждав минуту, Никита разомкнул локти, защищавшие лицо.

Вместо нападавших над ним громоздился урод Юся-Егор.

— Живой! — Егор вытер брату сопли. Видимо, слишком жестко, потому что Юся захныкал.

— Живой. А че у тебя брат такой… тупой?

— Сам ты тупой. Он имбецил.

— Меня учительница так же зовет. А еще идиотом.

— Не повезло тебе. Имбецил — это болезнь.

— Как в постель ссаться! — Элэм встал, отряхнулся и только теперь заметил мнущихся поодаль врагов.