Сломанная вселенная (СИ)

– А не может ли наш талантливый приятель облечь в рифмичную форму строительство моей великолепной башни? Ведь она, поглотившая столько физических трудов, стоит того, чтобы ей посвятили хотя бы маленькое четверостишие?

Алан ответил, почти не задумываясь:

Придумаем почему-то запрокинул голову и посмотрел в самую отдаленную точку неба, открыв при этом оба рта.

– Недурно… Весьма даже недурно! Я это обязательно запомню и напишу на ее стене.

– Ну, а я что говорил? Алан без проблем может импровизировать на любые темы, допустим… — Максим на миг замялся, его язык так и норовил упомянуть о мадригале для принцессы, но не желая слишком афишировать свои чувства, он вовремя перешел на другую тему: — Допустим, описать восход солнца…

Поэт кивнул, отрастил себе лишние четыре руки, затем вскинул голову вверх, как бы обращаясь к самому светилу, и выразительно произнес:

Максим не переставал удивляться — как Алан, лишенный глаз, при этом способен так тонко подмечать все вещи и события? Наверняка, он смотрит на мир каким-то внутренним взором, причем, доступным лишь ему одному.

Так, увлеченные благозвучными стихами, они и не заметили, как очутились на поляне, где уже собралось много жителей этого царства, большинство из которых Максим раньше никогда не видел. Но по этому множеству легко было догадаться, что поляна — та самая, к которой они и держали путь. Наконец, перед взором замельтешили знакомые и, кажется, в чем-то родные лица. Вон господин Философ… Присел на какой-то бугорок, держа в руках тетрадь и пишущий прибор, приготовленный для того, чтобы слово в слово записать Умную Мысль среди других научных трудов. Сюда пришел и Милеус. Ну, с ним все ясно. У него любопытство, кажется, основное хобби. Наверняка, он пришел самый первый и теперь лежал, растянувшись в объятьях мягкой травы, срывал растущие поблизости цветы, вдыхал в себя их аромат и затем отбрасывал в сторону. Лодочник… Кстати, где Лодочник? Максим поискал глазами среди толпы, уверенный, что тот все же решил на время оставить свой пост ради такого события — послушать самого Диогена! Его маститая фигура быстро появилась в поле зрения, так как он минимум в два раза возвышался над всеми остальными. Лодочник прибыл вместе со своими веслами, крепко зажатыми в левой части, его нижняя часть приминала множество травы — он сидел в терпеливом ожидании, надев на лицо маску полубезразличного миросозерцания. Взоры у всех то и дело устремлялись в сторону, где стояла большая бочка, закупоренная с обоих сторон. Изнутри не доносилось ни звука, ни шороха, ни каких-либо признаков жизни, и Максим даже на мгновение забеспокоился — не умер ли ее обитатель. Что если местное божество от чрезмерного аскетизма уже покинуло бренную плоть и ушло к своим друзьям-богам куда-то на небо? Увы! Такой трагичный поворот событий лишил бы его возможности хотя бы раз в жизни услышать настоящую Умную Мысль. Да и для остальных было бы разочарование не меньшее.

Придумаем, стоящий рядом, сиял всем своим видом, из чего можно было заключить, что он ничуть не обеспокоен подобного рода мрачными предчувствиями.

– Уже сейчас! С минуты на минуту он должен появиться!

Все переговаривались только шепотом, видимо, боясь потревожить размышления Диогена. Ведь может как раз в данный момент он довершает последние штрихи своей Умной Мысли, являющейся долгожданным плодом трехлетнего интеллектуального труда.

Наконец-то бочка зашевелилась… Почти без шума крышка отскочила в сторону, издав при этом лишь тихий звук откупоренной бутылки. И Диоген вылез наружу, зажмурившись от непривычных солнечных лучей. На нем не было абсолютно никакой одежды, как и подобает истинным затворникам. Его бледное исхудалое тело, состоящее всего из одной головы, одной руки и одной ноги, совершенно лишенное того, что мы называем туловищем, выглядело совсем истощенным, но яркий огонек в глазах свидетельствовал о бодрости духа, проникновенный взор доказывал несломленость воли, а мягкая улыбка, дополняющая святой облик, без слов говорила, что все в порядке. Все вокруг взбудоражено ахнули, затаив дыхание. А Диоген, одарив взглядом присутствующих, начал свою речь, насыщенную риторическими оборотами:

– Друзья мои!..

В Мироздании сразу стало непривычно тихо.

– Друзья мои! В течение трех лет ваш покорный слуга в условиях мрака и тесноты размышлял над очередной Умной Мыслью, думая, чем бы поразить ваш слух на этот раз. Смиренно покоряясь издевательствам жесткой аскезы, лишая себя сна и пищи, покоя и отдыха, я денно и нощно проводил жизнь в неустанной работе мысли, вглядываясь в суть всех вещей и событий, происходящих под небом. И смею надеяться, что мой труд не обманет ваших ожиданий. Так приготовьтесь слушать…

Напряжение нарастало.

Диоген еще раз обвел свою публику интригующим взором и сказал…

Действительно Мысль!

Да такую Умную!

Да такую Проникновенную!

Да такую Неоспоримо-истинную!

…что все непринужденно воскликнули. Его слова произвели эффект разразившейся молнии.

– Вот это да! — громко воскликнул Лодочник, покачивая верхней частью.

– Прекрасные слова! — вторил Милеус.

Философ принялся спешно писать в своей тетради, в точности воспроизводя только что услышанное. Со всех сторон доносились восхищенные возгласы:

– Гениально!

– Брависсимо!

– Как остро! Как изысканно!

– Нам бы до этого никогда не додуматься!

Максим сидел заколдованный и неподвижный. Речь Диогена произвела на него столь потрясающее впечатление, что он даже перестал думать о своей незабываемой пассии, удивляясь — какие все-таки замечательные слова достигли его ушей! Как ярко они отражают действительность! Как искусно в них сочетаются лирическое созвучие и глубина мудрости!

Диоген смиренно выслушал целую бурю комплиментов и предшествующий ей шквал аплодисментов, затем произнес:

– Рад, очень рад, что вам всем понравилось! Я знал, что мой труд не пропадет даром. А теперь, друзья мои, извините, наше короткое свидание подходит к концу, как скоропостижно кончаются все счастливые минуты жизни. Я снова на три года ухожу от вас, чтобы размышлять над следующей Умной Мыслью, и обещаю вам, что она будет не менее впечатляющей.

С этими словами Диоген вновь нырнул в свою бочку, и крышка плотно захлопнулась. Неподвижность и молчание, как два вечных стража, опять воцарили над этим чудаковатым жилищем, скрывающим в себе все таинственное и непостижимое.

– Ну как? — спросил Придумаем, толкнув Максима под бок.

– Ничего подобного раньше не слышал!

– А я тебе что говорил!

Затрезвонили сверчки, почти в унисон с ними затянули многоголосьем пернатые хозяева леса, к ним еще пристроились цикады. Дополняя партию вселенской арии, где-то басом заревел некий зверь. А совсем рядом, перекликая все остальные звуки, раздался проникновенный тенор соловья… или не соловья… в общем, какой-то птицы с двумя головами и четырьмя клювами. Птица была возбуждена всеобщей радостью. И мир очнулся, стряхивая с себя сонливую тишину. Жители Мироздания расходились по своим домам воодушевленными обладателями Умной Мысли, которую все без исключения находили предельно талантливой, возвышенной и неповторимой. Алан мимоходом сочинил свой очередной куплет: