Мир под лунами. Начало будущего(СИ)

Следов на поляне становилось все больше. Глядя ночью в окно, я иногда видела проносящиеся по снегу светлые тени - то ли зайцев, то ли еще каких грызунов. Могучие олени-самцы, только что сбросившие рога, и изящные пугливые оленихи выходили из чащи, чтобы разрыть копытами снег в поисках травы или, задумчиво глядя в небо, объесть нижние ветви деревьев. Постояв на краю поляны несколько минут, они тихо, интеллигентно возвращались в лес.

Однажды случилась иная встреча. Я выгребала угли из камина и ухитрилась вывалить их на пол. Кое-как смела, но осталось грязное пятно. Тратить на него горячую воду было жалко; я схватила ведро и, не одеваясь, побежала к ручью. Выскочила из дома, со стуком распахнув дверь, и замерла с вытаращенными глазами. Прямо напротив меня, наполовину высунувшись из рябин, стоял огромный черный, кудрявый бык. От неожиданности я приняла его сначала за человека, через секунду за призрака и вскрикнула. Он перепугался сильней меня, шарахнулся в сторону, с треском сломал рябину и унесся прочь, топоча и всхрапывая. Против такого и топор не поможет, его литую башку ничем не пробить. И вряд ли смогу в случае неудачной встречи убежать: бык окажется быстрее!

В общем, ремень с железками я снимала только на ночь - и оставляла под рукой.

После обеда по расписанию наступало время прогулки. Я подолгу стояла у ручья. Бегущая вода, пока не замерзла, завораживала, смотреть на нее можно было бесконечно. Иногда в сеть попадалось две-три некрупные рыбы и приходилось их вытаскивать и заново устанавливать нехитрую ловушку. В такие дни у меня был праздник: рыба запекалась на решетке и съедалась в сопровождении сложных ритуалов. Если же рыбалка оказывалась неудачной, я совершала несколько кругов по границе своих владений, здороваясь и раскланиваясь с деревьями. Потом садилась на лавочку под окном, закуривала воображаемую сигарету и размышляла о жизни. Нет, я не сходила с ума. Как говорил Абрахам Грей, "из всех нас доктор Ливси спятит последним". Не дождетесь. Как раз наоборот, все эти ритуалы требовались, чтобы сохранить рассудок.

Когда начинало темнеть, а с каждым днем это случалось все раньше, я возвращалась в дом и включала яркий свет. Мыла посуду, убиралась или чинила старую одежду Аэля, гадая, как могли быть нанесены многочисленные повреждения. На некоторых комбинезонах имелись длинные прорехи с оплавленными краями, будто прожженными паяльником. Или лазером? Другие были украшены небольшими дырками то ли от пуль, то ли от стрел. Имелись и следы звериных когтей: одна зимняя теплая куртка была от плеча до живота располосована на узкие лоскуты и залита кровью. Понятно, для чего великий Анту привез сюда саркофаг. Наверное, Аэль много раз оказывался на краю смерти. Веселенькое же у него было детство!

В девять вечера я гасила свет, делала музыку тише и садилась у окна. Время останавливалось, зимняя ночь вступала в комнату и завладевала мной. Я боялась ее, боялась темноты, снега, леса и его теней, но не находила сил сопротивляться и часами сидела, прижавшись лицом к стеклу, жадно вглядываясь во тьму. Потом и музыка замирала - то ли ночь ее выключала, то ли я сама, того не замечая... И приходило одиночество. Я ощущала его как живое существо, не расположенное ко мне, но упорно снова и снова возвращающееся в ночной дом, чтобы пугать меня, мучить, изводить. Оно белым зайцем скакало мимо окна, шебуршало на чердаке, потрескивало в камине, темным сгустком собиралось за моей спиной. Я оглядывалась, готовая посмотреть ему в глаза, но оно успевало мгновением раньше рассеяться и снова метнуться на чердак, чтобы протопать там двумя парами крохотных ножек. Я думала об Аэле. Когда он жил в охотничьем доме, одиночество наверняка не приходило сюда. Этот лес был для него родным миром, как и горы, пустыни, моря. Он везде был своим. Наверняка он и на Эркое не пропадет. Мне же суждено оставаться здесь гостьей. Рано или поздно этот лес уничтожит меня, раздавит рассудок, сломает ноги, лишит руки силы. Заранее покорившись, я ложилась на кровать, укутывалась одеялами, в последний раз оглядывала комнату, проверяя, не покажется ли одиночество, и заставляла себя заснуть.

Утром же, как водится, все было по-другому: свет, заботы, вкусная еда. И я забывала о своих страхах до вечера.

У меня было целых два собеседника: лес и дом. Несмотря на то, что дом был стар, возраст этот почти не ощущался. Он был надежным и почти уютным.

Не люблю старые здания. Эта антипатия зародилась еще в детстве, когда моя семья жила в старом двухэтажном, двухподъездном доме. Деревянные половицы прогибались и скрипели даже под моими детскими шагами. Опустив вечером голову на подушку, я слышала за стеной невнятный говор соседского телевизора. Если, спеша на улицу, кто-то из детей с силой захлопывал входную дверь, весь дом содрогался, и злая бабка с первого этажа провожала нас звонкой руганью.

Когда мне было девять, мы переехали в новый дом. Помню, с каким восторгом я вдыхала запахи краски и штукатурки. Окна квартиры выходили на восток и на запад, и в ясную погоду она с утра до ночи была напоена солнечным светом. В подъезде было еще несколько мальчишек и девчонок - кто-то чуть старше меня, кто-то помладше. Мы быстро сдружились, некоторых я считаю друзьями до сих пор, хоть мы и разъехались после школы кто куда. Наши матери посадили под окнами сирень и вишню...

...Не понимаю, как можно жить в доме с богатой историей. Неприятно осознавать, что до меня здесь рождались, жили, старились и умирали десятки людей, что пол пропитан их потом, а стены - дыханием. Эти запахи не заглушить никаким капитальным ремонтом; кто-то их ценит и любит, а я терпеть не могу. Дом должен быть моим, только моим, без чужой энергетики и воспоминаний!

Этот дом моим не был. Но он принадлежал Теривагу, которого я любила, и Аэлю, к которому испытывала жгучий интерес. Они прожили здесь совсем чуть-чуть и никогда не оставались надолго; камень стен не сохранил их запаха, и даже их вещи ничем не пахли... И все же ради них я мирилась с домом, терпела его странные привычки и шумных домовых. Уже знала, что, залезая по стене на чердак, не надо ставить ногу в самую удобную выбоину: она неизменно оказывалась скользкой, так что я три раза срывалась и больно ушибалась. Смирилась с невидимыми обитателями чердака, которые по ночам доводили меня до слез своими плясками. Не трогала один из табуретов - он этого не любил. Почему не любил и в чем это проявлялось, я не могу объяснить, но очень скоро стало понятно, что на нем лучше не сидеть. Каждые пять дней убиралась, потому что дому это было приятно. Комментировала для него вслух все свои действия, рассказывала о планах на следующий день. И постоянно мечтала, что вот-вот за окном заскрипят по снегу шаги, дверь откроется и Териваг вернется ко мне!

Так прошли ноябрь и декабрь. А вечером 31 декабря я нашла лук.

Все это время он был у меня на глазах, лежал под полатями вместе со старым хламом, который я из уважения к хозяину долгое время не решалась разобрать. В тот день мне было совсем плохо. Двигалась по привычному маршруту, как робот, ничего не чувствуя, кроме тоски, ни о чем не думая. Чтобы встряхнуться, взялась за этот шкаф. До того я заглядывала в него всего однажды, когда нашла сеть. Теперь же села на пол и стала по одной доставать вещи, что пролежали в нем почти столетие. Это были, насколько я поняла, самодельные приспособления для охоты. Порой невозможно было разобрать, что это такое: кожа сгнила, дерево рассыпалось в труху. Я не глядя опускала все это в ведро. Но вот рука нащупала что-то твердое и извлекла на свет длинный плоский пенал из наньянского искусственного материала. Из пенала торчали какие-то, как мне показалось, ошметки. Я дернула: это оказались не перья и не нитки, а очень тонкая и упругая металлическая проволока. Я ухватилась за нее покрепче и вытянула... стрелу: восьмидесятисантиметровый белый металлический стержень с оперением на одном конце и острым клювом на другом. У меня аж голова закружилась! Я давно подумывала смастерить лук, но мысль о стрелах останавливала: их сделать не получится. В плоском колчане было двадцать тяжелых стрел, уложенных в два ряда. Дно колчана было скошено, так что каждая пара стрел на палец выступала над следующей. Несколько видов петель позволяли крепить его к перевязи или ремню, а может, даже и к коричневому рюкзаку, который я вытащила из шкафа следом и которому сто лет забвения ничуть не повредили. В нем что-то лежало. Положив рюкзак на пол, я осторожно вынула из него длинный узкий изогнутый инструмент, собранный из черных и белых металлических полос. Следом потянулся прикрепленный к его концу шнур. Понадобилось почти две минуты, прежде чем я поняла, что это. Мне же никогда прежде не приходилось видеть лука без натянутой тетивы. Но это был он, составной, с двойным изгибом лук из наньянских металлов, упругий и легкий. Долгие годы заточения не оставили на нем ни малейшего следа.