Журнал «Если», 2002 № 10

— За те же деньги? — спросил я.

— Деньги… — повторил тип и поморщился, так что мы с Мариш-кой отчетливо поняли, что деньги — вздор, деньги — мусор, не в них счастье.

— Возьми, — посоветовала она. — Быстрее будет.

Я покорно взял бумажную полоску веселенькой расцветки из рук субъекта. Вернее, попытался взять, но тот неожиданно не отпустил.

— А вы придете? — спросил с надеждой.

— Куда еще?

— Туда! — Он указал движением бровей неопределенное направление. — Там вам нравиться. Будет.

— Где там? — начал раздражаться я.

— Здесь, прямо здесь… Направо потом. По лестнице. Там вход.

Из бормотаний назойливого типа я в итоге заключил, что направить нас он пытается прямиком в малый концертный зал. То есть туда, куда мы и без него добрались бы, только на пару часов позже.

— Давай сходим, — предложила Маришка. — Выспимся заодно.

— Сейчас, — согласился я. — Только билеты куплю. — И ценный приз, календарик-закладка перешел ко мне, а осчастливленный незнакомец радостно пропустил нас в кассы.

— Вам нравиться… Будет, — донеслось сзади. — Обязательно. Нэ-э-э… Скоро.

Когда мы пять минут спустя снова оказались на улице, его уже нигде не было. Только большой серый мешок лежал у самого входа рядом с урной, в том месте, где его бросил незнакомец.

— Сюрный типчик, — прокомментировала Маришка. — Жалко его. Не с его внешностью и знанием языка наниматься в зазывалы. Не придет же никто.

— Не скажи, — возразил я. — Может, на жалость и был расчет. Мыто с тобой уже идем.

— Ты серьезно? — Маришка недоверчиво вскинула брови. — Ну-ка, дай посмотреть! — Ловко выхватила закладку-календарик, перевернула закладочной стороной вверх. — Убийство, воровство, прелюбодеяние… — нахмурившись, прочитала она. — Надеюсь, это не программа вечера?

За этими воспоминаниями я совершенно перестал слушать писателя.

Вот так со мной всегда! Недаром Маришка говорит, что мы — идеальная пара. Одну хлебом не корми, дай только потрепаться ни о чем хотя бы полчасика, другой как уйдет в себя — так с концами, даже записки не оставит, когда ждать обратно.

Хорошо, что писатель, кажется, не заметил моей отлучки.

— Или вот, к примеру, секта мунитов, — увлеченно вещал он. — Не тех, которые с двумя «н», мунниты-лунопоклонники, их еще в 97-м разогнали. Эти с одной, последователи Великого Отца Сан Мен Муна. Те, что ратуют за супружескую верность. Вы могли их видеть. Подходят обычно парами, юноша и девушка, и спрашивают, как вы относитесь к добрачным связям. Если ответишь правильно, дают конфетку.

Я окончательно вышел из прострации, чтобы спросить:

— И как надо отвечать?

— Никак, — заметно стушевался писатель. — В смысле, плохо.

— Кстати, — шепнула в самое ухо Маришка, — а ты как относишься к добрачным связям?

— Никак, — признался я со вздохом. — С тех пор, как женился на тебе — никак.

— Умница! Вернемся домой — получишь конфетку, — прошептала она, затем обратилась к писателю: — Что-то не страшно у вас получается. Что плохого в отказе от добрачных связей? А в супружеской верности?

— Ничего, — согласился писатель, но саркастическим изгибом усов дал понять: продолжение следует. — На первый взгляд, ничего. Это потом выясняется, что свою любовь член секты должен искать внутри секты. Вернее, она сама его найдет: духовный наставник укажет ему его вторую половину, когда придет время. А время придет не быстро. Сначала будущие муж и жена отправляются в разные концы света миссионерствовать, вербовать новых членов секты. Лишь через три года они могут вернуться домой и счастливо воссоединиться. Только предварительно духовный наставник произведет над невестой несложный обряд инициации.

— То есть?.. — уточнил я и тут же пожалел об этом.

— Благодать, — скривил губы писатель, — первоисточником которой является преподобный Мун, передается от человека к человеку исключительно половым путем.

— Обесцветит, — глядя в сторону, пробормотала Маришка.

— В смысле? — Писатель с интересом перегнулся через подлокотник.

— Три дня назад в эфире я дала слушателям задание. Придумать русский эквивалент термина «дефлорация». Самой распространенной версией стало «обесцвечивание». Срывание цветка. Хотя мне лично больше нравится «обесцеливание». — Через паузу — пояснение: — Цель-то в жизни как-то теряется.

— Вы на радио работаете?

— Ага, на Новом. Марина Циничная, «Ночные бдения».

— Приятно… — сказал писатель, однако ответного представления не последовало.

Маришка склонила голову мне на плечо. Даже с ее фамилией иногда не сразу удается примириться с цинизмом окружающей реальности. Признаться, меня тоже слегка покоробило описание брачных ритуалов мунитов.

Маришка оправилась первой. У нее это уже профессиональное. Ночному диджею и не такое приходится выслушивать в прямом эфире.

— Хорошо хоть, тебя мне никто не назначал. — Она взглянула на меня снизу вверх и погладила ладошкой мое колено.

— С ума сошла? — пробурчал я и оглянулся по сторонам. Народу прибыло, пора бы и начинать. — Мы же в церкви!

— Не в церкви, а в секте, — поправила Маришка. — Черные мессы, жертвоприношения, кровь невинных девственниц… — Мечтательно закатила глаза и неожиданно воскликнула: — Ого! Вот это по-о-опик! — Взгляд ее при этом был направлен на сцену.

Я посмотрел в ту же сторону и подумал: вот уж воистину!

Вот только почему попик? Не в клобуке и рясе — в пиджачке и жилеточке, то и другое не застегнуто. Да и не смогли бы они застегнуться на выпуклом и округлом, как глобус, животе! Под жилеточкой — белая сорочка и бабочка. Классический типаж оперного исполнителя нарушали кроссовки — синие, с тремя белыми полосками.

В общем, ничего поповского. Разве что лицо… Кудри до плеч, окладистая бородка и большие выразительные глаза — хоть сейчас пиши с него икону. Жаль, не умею я, только иконки к программам. Но они 16 на 16 точек, всей доброты лица не передашь. Доброты и раздобрел ости.

Вошедший поразительно легко приблизился к краю сцены, отставил в сторону микрофонную стойку, и над залом поплыл солидный баритонистый рокоток. Такому микрофон только помешал бы. «Добрый самаритянин!» — невольно подумалось.

Таким я его и запомнил. Имя-отчество, которым он представился, немедленно вылетело из головы.

После представления и приветствия самаритянин сказал:

— Как вы уже, должно быть, знаете, то, чем мы здесь занимаемся, называется цветодифференцированной эсхатологией.

— Теперь понятно, почему их в Центральный Дом Энергетика пустили, — прокомментировал в левое ухо писатель. — Аббревиатуры совпадают.

— А чтобы не перегружать голову терминологией, — широко улыбнулся самаритянин, — мы назовем то же самое по-простому: наглядное греховедение.

— Ненаглядное мое грехове-едение, — пропела тихонько в правое ухо Маришка.

Я попытался отрешиться от нашептываний неугомонных соседей и сосредоточиться на словах самаритянина. Говорил же он следующее:

— Ну, тему наглядности мы прибережем на десерт, а пока поговорим о грехах. И заповедях. Вот, скажите, может кто-нибудь из вас назвать десять библейских заповедей?

— Не убий! — негромко воззвал со своего места интель.

— Не укради! — откликнулся кто-то сзади.

— Не возжелай… — неуверенно парировал интель. Происходящее начинало напоминать аукционные торги.

— Чего? — насмешливо спросил самаритянин. — Чего не возжелай?

Интель опустил очки долу, припоминая.

— По правде сказать, уже неплохо, — похвалил самаритянин. — Обычно вспоминают еще «не прелюбодействуй» и на этом, глупо хихикая, замолкают. Хотя на самом деле смешного мало. Каждому из вас в той или иной степени знаком текст десяти заповедей, кто-то слышал краем уха, кто-то читал вполглаза, но вспомнить их сейчас, все десять, не сможет, наверное, никто.

В это время слева от меня раздалось нарочито-негромкое:

— Не лги! Вернее, не лжесвидетельствуй. А также Бог един и не сотвори себе кумира, кроме Бога, имя которого не поминай всуе. Почитай отца с матерью и день субботний. То есть в российском варианте — воскресный.