Паутина будущего

Некоторое время все молчали, затем Марианна стремительно направилась мимо Кристофера к двери и поспешила в кабинет, из которого осуществлялось наблюдение за изолятором. Еще не вполне пришедший в себя Кристофер, спотыкаясь, пошел вслед за ней. Шарлин, слегка поддерживая его за руку, поспешила следом.

Мэддок тоже направился было к двери, но обернулся, чтобы в последний раз окинуть взглядом изолятор. В дальнем углу комнаты спокойно и мирно стоял никем ранее не замеченный Стенелеос Магус LXIV. Он обнаружил небольшую раковину с водопроводным краном и, включив холодную воду, занимался своим привычным делом. В его руках души-платочки переливались тысячами ярких пылающих цветов, которые никак не желали тускнеть даже под струей ледяной воды.

— Я знал, что снова увижу тебя, — радостно сообщил Мэддок.

Стенелеос посмотрел на него взглядом, в котором не было ни одобрения, ни осуждения.

— Ничто не меняется, — прозвучал его высокий, отдаленный, нечеловеческий голос.

Маленькие квадратики ткани дымились и шипели, находясь на грани возгорания.

Глава семнадцатая

Лицо Уорэлла Уилтона прямо-таки горело от ярости. Искусственные шрамы, горячие и красные, жгли его череп. Кристофер, шагающий рядом, мог почти физически ощущать боль Уорэлла, проникавшую сквозь его черную шляпу. Парень непрерывно поднимал вверх руки, чтобы плотнее натянуть ее на свой голый, пылающий череп. Когда очередной, даже для него самого удивительный приступ злобы накатывался на него, шрамы будто начинали вгрызаться в голову юноши. Но ненависть была для него спасением, поскольку обеспечивала средства к существованию в темных ночных клубах.

Он ненавидел больницу, он ненавидел розовых, холеных медсестер и он ненавидел Кристофера. Он ненавидел весь город. Он ненавидел свою жизнь. Представления, в которых участвовал Уорэлл в ночных клубах, никак нельзя было причислить к искусству, но они являли собой своеобразный пример выносливости и смелости и многим завсегдатаям этих клубов поднимали настроение и боевой дух. Для того чтобы привести Уорэлла в состояние слепой ярости, ему надрезали череп. Во время и после этой операции он яростно ругался и, проклиная окружающую публику, получал в ответ аналогичные оскорбления и ругань. Но никто не мог переорать его, Уорэлл был несгибаем.

Большинство участников этого дикого соревнования в конце концов отпадали, одуревшие от запаха табака, наркотиков, крови и от жутких проклятий, мечущихся по залу. Оставались только самые железные бойцы, но и они не могли устоять против его ненависти. Никто не мог перененавидеть его. В качестве последнего средства его противники во все горло ревели какие-то полуритуальные песнопения, чтобы преодолеть ярость, которую продолжал обрушивать на них находящийся в трансе Уорэлл. Но исход сражения всегда был предрешен — он был непобедим.

К денежному призу, который полагался Уорэллу за победу, добавлялись приличные чаевые от хозяина клуба; иногда кто-нибудь из зрителей дополнительно вознаграждал несгибаемого воина ненависти.

В обычные дни Уорэлл работал грузчиком на одном из складов в порту, что обеспечивало ему возможность платить за квартиру. А ненависть, которую он выпускал на волю в выходные дни, приносила ему приличный доход и уважение.

Сегодня он явился в госпиталь, как того требовал закон. Свои трубки он принес с собой, поскольку это не запрещалось. Он сделал все, что должен был сделать. Никто не мог запретить его ночные шоу, но каждую неделю Уорэлл был обязан проверяться в госпитале. Сегодня он, как полагалось, пришел для очередного осмотра. И вдруг все пошло кувырком. В этом не было его вины, почему-то по отношению к нему изменились правила игры. Когда Уорэлл вошел в вестибюль госпиталя, его стали выталкивать обратно в дверь. С присущей ему бойцовской яростью парень прорвался-таки к регистрационному офису.

Кончилось все это тем, что его заперли в каморку вместе с какой-то бабенкой и человеком-животным, который проделывал с пойманной рыбой разные тошнотворные вещи. Вспомнив это, Уорэлл буквально затрясся от ярости. Трудно было удержаться от дикого рева, но аудитория в данный момент состояла из одного только Кристофера, и он не стал попусту тратить силы.

Весь этот вечер состоял из одних оскорблений. Собака рыбак нарушил все правила. Он пытался ударить Уорэлла. Ударить кулаком. Затем его попросту выгнали, не извинившись и не оказав медицинского приема.

Уорэлл никогда в жизни не был сумасшедшим. Не был он им и раньше, не был и теперь. Ему всегда говорили: «Ты не можешь изменить законы и правила, поскольку они даны Богом и потому святы. Никто не может быть выше закона».

Более того, Уорэлл всегда знал, что плохо придется тому, кто попытается помешать ему жить. Они должны были умиротворять его. Он для них представлял опасность.

Он был готов.

«Кристофер». Так звали идущего рядом блестящего и чистенького, словно кусок пластмассы, человека без единого шрама. «Кристофер». Кристофер сопровождал Уорэлла по коридорам госпиталя, покрытым желто-оранжевыми паласами, чтобы помочь ему найти путь к вестибюлю. Уорэлл хотел задать ему какой-то вопрос, но Кристофер шагал молча, не произнеся за все время ни единого слова, словно не замечал его. Никто не замечал его, никто не обращал на него внимания, никто даже не видел его.

Но человек по имени Мэддок заметил и увидел. И бросился на Уорэлла, попытавшись ударить его кулаком…

Мэддок хотел ударить его. Кристофер спас его. Это было обидно. Это ранило. Это больно ранило.

— Сюда, — сказал Кристофер, указывая путь к лифтам.

Злоба Уорэлла прорвалась, словно волдырь, заливший ядом все вокруг. Он был готов, его сигары были набиты кое-чем, чего иметь не полагалось. Но Уорэллу это помогало в его ночных сеансах, когда эти живодеры-мясники начинали резать ему голову. Он нуждался в этом.

Он швырнул горсть этой отравы прямо в лицо Кристофера, и тот повалился на пол. Уорэлл был доволен тем, как неуклюже лежал Кристофер, растопырив ноги и руки. Это уже было похоже на искусство.

Он увидел, что находящийся без сознания Кристофер уже начал шевелиться, пытаясь прорваться, найти дорогу к сознанию. Это зрелище также было приятно Уорэллу. Он любил наблюдать за тем, как люди из темноты стараются выбраться к свету.

Но на самом деле никакого света не было. Он знал это лучше. Весь мир сосредоточен в одном темном подвале с медленно прибывающей холодной, липкой водой.

Уорэлл пошарил в карманах Кристофера и вытащил оттуда чоп. Ничего более ценного ему найти не удалось.

— Я мог бы убить тебя, сука поганая! — Он плюнул, но не в лицо Кристоферу, а на пол рядом с ним.

Он соблюдал законы и правила.

У Мэддока была огромная масса вопросов к своему повелителю, но кое-какие проблемы он хотел выяснить немедленно. Он подошел ближе к тому месту, где Стенелеос Магус LXIV смачивал души-платочки. Как всегда, эти квадратики тонкой просвечивающей ткани переливались разноцветными волнами горящего в них огня. Мэддок слегка поморщился, вспомнив о своем первом прикосновении к одному из платочков, но тут же забыл об этом, так как в данный момент его волновало совсем другое. Его собственная душа уже была на грани возгорания.

— Послушай, парень, — обратился он к Стенелеосу.

Тот посмотрел на Мэддока. От платочков, которые маг держал в руках, шел дым и пар, и текущая из крана холодная вода шипела при соприкосновении с тканью.

— Парень, — Мэддок стоял, подбоченившись и широко расставив ноги, — зачем все это нужно?

Ответа не последовало. Стенелеос отвел взгляд, затем опустил голову вниз и продолжил свое занятие.

— У тебя здесь много душ. Много умерших людей. — Некоторое время он молчал, с интересом наблюдая за Стенелеосом. — Который из них Валентин? — тихо спросил он. — А где здесь старый друг Валентина Франсуа Шаврот, — он выговорил это французское имя с каталонским акцентом, на который наложился ирландский выговор, — гугенот, который был с тобой до него?