Фата-Моргана 4 (Фантастические рассказы и повести)

Облачко дыма унеслось по ветру.

Старик проводил его глазами и сказал:

— «Честерфилд».

Тот стиснул коленки.

— «Рализ», — добавил старик. — «Лаки Страйк».

Юноша уставился на него.

— «Кент». «Кул». «Мальборо», — не глядя на юношу, говорил старик. — Вот как они назывались. Белые, красные, янтарные пачки. Цвета свежей зелени, небесно-голубые, золотистые и со скользкой красной полоской, бегущей вокруг крышки, чтобы можно было легко разорвать целлофан и бандерольку…

— Заткнись, — сказал юноша.

— Продавались в аптеках, на станциях, в киосках…

— Заткнись!!

— Простите, — сказал старик, — я увидел, как вы курите, и подумал…

— Нечего думать! — Парень дернулся, его самодельная сигарета упала в пучки травы и запуталась в них. — Видишь, все из-за тебя!

— Извините. Такой день, захотелось по-приятельски…

— Я тебе не приятель!

— Все мы теперь друзья, иначе — зачем жить?

— Друзья! — фыркнул юноша, машинально нащипывая траву для новой сигареты. — Может быть, тогда, в семидесятом, они и были, но сейчас…

— Тысяча девятьсот семидесятый. Вы тогда, наверное, были ребенком. Масло в те времена упаковывали в ярко-желтую бумагу. «Детская радость» — Мыло Кларка в оранжевой обертке. «Млечный Путь» [1] — у тебя во рту целая Вселенная со всеми ее звездами, кометами и метеоритами. Славно…

— Ничего здесь нет славного, — юноша внезапно поднялся. — Ты что, больной?

— Я болен воспоминаниями о мандаринах и лимонах. А апельсины вы помните?

— Чертовски хорошо. Апельсины, черт побери. Ты ведь наврал, наврал? Тебе просто хочется, чтобы меня совсем скрутило? Ты что, спятил? Ты что, про закон не слыхал? Знаешь, куда я могу тебя отвести?

— Знаю, знаю, — ответил старик, пожав плечами. — Это на меня погода действует. Захотелось сравнить…

— Сравнить небылицы, вот как называют это в спецполиции, небылицы, слышишь — ты, старый приставучий ублюдок!

Он схватил старика за лацканы, так что они треснули, и закричал ему в лицо:

— А почему бы мне самому не вытряхнуть из тебя душу?! Я сидел, никого не трогал, я…

Он отпихнул старика. Потом, решившись, бросился на него, осыпая ударами, а тот стоял, словно под дождем в чистом поле, и почти не защищался. Парень мстил за сигареты, фрукты, сладости, и старик наконец упал, сбитый пинком. Тогда юноша оставил его и завыл в голос. Старик сел на земле, сморщился от боли, потрогал разбитые губы, открыл глаза и удивленно посмотрел на своего противника.

Юноша рыдал.

— Ну… Пожалуйста… — умоляюще прошептал старик.

Юноша заплакал еще громче, слезы так и лились из глаз.

— Не плачьте, — сказал старик. — Мы больше не будем голодать. Мы отстроим города. Послушайте, я вовсе не хотел вас расстраивать, я просто рассуждал: «Куда мы идем, что мы делаем, что мы наделали?» Вы не меня били. Вы хотели обрушиться на что-то другое, а тут я подвернулся под руку. Смотрите, я уже сижу. Со мною все в порядке.

Парень перестал плакать и уставился на старика. Тот силился улыбнуться окровавленными губами.

— Ты… ты больше не будешь приставать к людям! — сказал он. — Я найду кого-нибудь, чтобы тебя забрали!

— Подождите! — Старик приподнялся на колени. — Не надо.

Но юноша уже убежал, крича, словно безумный.

Скорчившись, старик ощупал ребра, заметил среди щебня свой окровавленный зуб, с сожалением потрогал его.

— Болван, — раздался голос.

Старик поднял голову.

У дерева неподалеку стоял сухощавый мужчина лет сорока, на его длинном лице виделись усталость и, пожалуй, удивление.

— Болван, — повторил он.

— Вы были здесь все это время и ничего не сделали? — задыхаясь, спросил старик.

— Что же мне, бросаться на одного дурака, чтобы спасти другого? Ну нет, — он помог старику подняться и отряхнул его. — Я без толку не дерусь. Пошли отсюда. Идемте ко мне домой.

— Зачем? — прохрипел старик.

— Затем, что мальчишка сейчас вернется с полицией. А вы — слишком редкостная птица, чтобы так запросто им доставаться — я весь день хожу за вами, смотрю и слушаю. Я, слава богу, наконец-то нашел вас, а вы выкидываете этакие фокусы. Что вы ему наговорили? Отчего он взбесился?

— Я говорил о лимонах и апельсинах, о сладостях и сигаретах. Я только было собрался помянуть о детских вертушках, вересковых трубках и безопасных бритвах, а его уже прорвало.

— Трудно его осуждать. Я бы на его месте тоже вас побил. Идемте, время дорого. Слышите сирену? Быстрее же!

И они поспешили вон из парка.

Он пил домашнее вино, это было нетрудно. А вот с едой пришлось подождать, пока голод не пересилил боль в разбитых губах. Он прихлебывал и кивал.

— Чудесно… превосходно… большое спасибо.

Незнакомец, что утащил его из парка, сидел теперь напротив, за небольшим кухонным столом. Его жена постелила видавшую виды скатерть, расставила тарелки, все в склейках.

— Битые, — сказал муж. — То-то звону было!

Жена чуть не выпустила тарелку из рук.

— Успокойся, — сказал мужчина. — Никто за нами не следит. Итак, почтеннейший, рассказывайте, зачем вам понадобился венец мученика? Вы — личность известная. Многие хотят встретиться с вами. Я, к примеру, хотел бы знать, отчего вы ведете себя так, а не иначе. Ну?

Но старик видел только тарелку перед собой. Двадцать шесть, нет, двадцать восемь горошин! Невероятно много! Он снова пересчитал их, словно четки на молитве. Двадцать восемь славных зеленых горошин, а рядом — несколько трубочек спагетти, задираясь вверх, словно на диаграмме, показывали, что все превосходно. Правда, трещина пониже утверждала, что дела идут — хуже некуда. Старик витал над едой, словно гигантская пчела, ненароком залетевшая в этот холодный, но гостеприимный дом.

— Эти двадцать восемь горошин напомнили мне один фильм. Я его видел еще ребенком, — сказал он наконец. — Комик… Вам знакомо это слово? Ну, словом, один чудак встречает в пустом доме среди ночи лунатика и…

Муж и жена вежливо посмеялись.

— Нет, нет, соль не в этом. Лунатик усаживает комика за совершенно пустой стол — ни ножей, ни вилок, ни еды — и объявляет: «Кушать подано!» Комик, опасаясь, что лунатик прибьет его, решает подыграть. «Великолепно!» — восклицает он, пережевывая невидимые яства. «Божественно! — восхищается он, глотая воздух. — Чудесно!» Ну… теперь можно смеяться.

Но супруги молчали, глядя на скудную еду и убогие тарелки.

Старик покачал головой и продолжил:

— Наконец, увлекшись, комик объявляет: «А вино нежное, как персик! Просто чудо!» — «Персик?! — вскрикивает безумец, доставая револьвер. — Здесь нет никакого персика! Вы с ума сошли!» И стреляет комику в зад.

Наступила тишина. Старик поддел самодельной вилкой первую горошину и долго любовался ею. Он поднес ее ко рту и…

В дверь постучали.

— Спецполиция, — раздался голос.

Дрожащими руками женщина тихо убрала третий прибор.

Мужчина поднялся из-за стола, подвел старика к стене. Одна из панелей со скрипом отошла, старик шагнул в темноту, панель вернулась на место, и он стал невидимым. Послышались возбужденные голоса. Старик представил, как полицейские в темно-синей форме с оружием наготове осматривают зыбкую мебель, голые стены, пол, покрытый хрустящим линолеумом, окна с картонками вместо стекол — осколки цивилизации, выброшенные на пустынный берег огненным прибоем войны.

— Я ищу старика, — донесся сквозь стенку писклявый голос начальника патруля.

«Удивительно, — подумал старик, — даже закон теперь говорит тонким голосом».

— …в лохмотьях…

«Но сейчас все щеголяют лохмотьями!»

— …грязного. Лет восьмидесяти от роду…

«Но разве не все сейчас грязные и старые?» — чуть не закричал старик.

— Тому, кто его выдаст, полагается недельный паек плюс десять банок овощей и пять банок супа.

«Настоящие жестяные банки с яркими этикетками, — подумал старик. Эти банки метеорами вспыхнули перед его внутренним взором. — Какая чудесная награда! Не десять тысяч долларов, не двадцать тысяч долларов, нет, нет — пять невероятных банок с настоящим, неподдельным супом и десять, только подумайте, десять блестящих радужных банок с чудесными овощами — тугой фасолью или солнечно-желтой кукурузой. Представьте-ка себе!»