Обитатели стен

Как и полагалось, в этот момент его дядя и поручитель покинул его, освобождая место женщинам. Томас-Капканолом отвел свой отряд к воинам, окружавшим Тронный Холм. Здесь они остановились, сложили руки на груди и замерли в ожидании зрелища. Человек должен доказать свою принадлежность к Мужскому Сообществу в одиночку; перед лицом женщин друзья бессильны помочь ему.

Эрик знал, его ждет суровое испытание. Он надеялся, что среди экзаменующих будет хотя бы одна из жен его дяди: обе они были добрыми, любили его и часто рассказывали о таинственных занятиях женщин. Но навстречу ему двигались три самых суровых женщины, которые явно намеревались сполна подвергнуть его процедуре проверки, прежде чем проверить его качества.

Ритуал начинала Сара-Лекарка. Не спуская с него глаз, она принялась кружить — руки в бока, огромные груди раскачивались, как распухшие маятники, во взгляде сквозила насмешка.

— Эрик-Одиночка, — нараспев проговорила она и замерла с ухмылкой на губах, словно не могла поверить, что существует такое имя, — Эрик Один как Перст, Эрик — единственное дитя своих отца и матери. Похоже, твои родители кое в чем испытывали недостаток, если произвели на свет только одного; а достаточно ли в тебе всего, чтобы стать мужчиной?

Издали, оттуда, где стояли дети, послышалось злорадное хихиканье, и тут же донесся грубый хохот со стороны Тронного Холма. Эрик почувствовал, как его лицо и шея заливаются краской. После таких слов он схватился бы насмерть с любым мужчиной — с любым, — но разве можно поднять руку на женщину и остаться после этого жить? К тому же одна из основных задач этого ритуала заключалась в том, чтобы проверить силу его выдержки.

— Думаю, да, — наконец проговорил он после долгой паузы. — И я готов доказать это.

— Ну что ж, докажи! — проворчала женщина и воткнула ему в грудь длинную острую булавку, которую держала в правой руке. Эрик напряг мышцы и постарался не думать о своем теле. Мужчины объяснили ему, что именно нужно представлять себе в такие моменты: они не тебе причиняют боль, вовсе не тебе. Ты, твой ум, твое сознание находятся в это время в противоположном конце коридора и всего лишь наблюдают, как асе эти неприятные процедуры проделываются с кем-то другим.

Острие медленно входило в его грудь, потом Сара замерла и выдернула булавку. Она потыкала ею еще в разные места и наконец вонзила в нервное окончание на плече. И тут, используя весь свой лекарский опыт, Сара принялась вращать ею и дергать, пока Эрик не почувствовал, что еще чуть-чуть и он сотрет зубы в порошок, если только не закричит. Его сжатые в кулаки пальцы судорожно дергались, но тело оставалось неподвижным. Он не проронил ни звука, не отшатнулся, не поднял руки, чтобы защититься.

Сара-Лекарка отступила на шаг и окинула его взглядом.

— Здесь еще нет мужчины, — неохотно промолвила она. — Но, возможно, у него есть некоторые задатки для такового.

Теперь он мог расслабиться. Физическое испытание было закончено. Потом будет еще одно, позднее, когда он успешно совершит свою Кражу, но оно будет входить в величественную церемонию посвящения и его будут осуществлять мужчины. А тогда, он знал, что сможет преодолеть его чуть ли не играючи.

А пока испытание было позади. И это — немало. Непроизвольно он весь покрылся потом, который начал стекать по кровоточащим ранам, оставленным Сарой, вызывая зверскую боль. Он чувствовал, что по его спине текут целые ручьи, но не дал себе расслабиться, заставляя свое сознание быть настороже.

— Больно? — поинтересовалась старая Рита-Летописица… На ее сорокалетием лице играла соболезнующая улыбка, но Эрик знал, что доверять ей нельзя. Женщина в таком возрасте уже ни к кому не могла испытывать жалости; слишком много страдания и горя перенесла она сама, чтобы ее могли тревожить беды окружающих.

— Немножко, — ответил он. — Не очень.

— А знаешь ли ты, что Чудовища причинят тебе куда более сильную боль, если им удастся поймать тебя во время Кражи? Они сделают с тобой такое, на что не способны даже все мы вместе.

— Я знаю. Но Кража важнее того, чем я рискую. Нет ничего важнее для человека, чем Кража.

Рита-Летописица кивнула.

— Потому что ты крадешь во имя существования Человечества. Ты крадешь вещи, из которых Женское Сообщество сможет приготовить пищу, одежду и оружие для Человечества, чтобы оно могло жить и процветать.

Он понял, к чему она клонит.

— Нет, — возразил Эрик. — Мы крадем не поэтому. Мы живем благодаря кражам, но крадем мы не для того, чтобы просто продолжать существование.

— А для чего? — невинно поинтересовалась она, словно не ей лучше всех остальных в племени был известен ответ. — Для чего мы крадем? Что может быть важнее выживания?

Вот оно. Дальше шел катехизис.

— «Отомстить Чудовищам, — начал он. — Изгнать их с нашей планеты, если удастся. Вернуть Землю Человечеству, если удастся. Но превыше всего — отомстить им…»

Он следовал многословному ритуалу, делая паузу в конце каждой части катехизиса, чтобы Летописица могла задать нужный вопрос, спровоцировав его на очередной ответ.

Один раз она попыталась поймать его, изменив порядок пятого и шестого вопросов. Вместо того, чтобы спросить: «Как мы поступим с Чудовищами, когда отвоюем у них Землю?» — она задала вопрос: «Почему мы не можем использовать Чуждую Науку Чудовищ для борьбы с ними?»

По привычке Эрик начал: «Мы будем содержать их, как содержали наши предки экзотических животных, в месте под названием зоопарк, или загоним их в наши норы и принудим их вести такую жизнь, какую вели мы», прежде чем догадался о перестановке и в смущении умолк. Но затем он снова взял себя в руки, спокойно отыскал в памяти правильный ответ, как учили жены его дяди, и начал сызнова.

— «Есть три причины, по которым мы не можем использовать Чуждую Науку, — принялся декламировать Эрик, подняв руку со сложенными мизинцем и большим пальцем. — Чуждая Наука является нечеловеческой, противочеловеческой и античеловеческой. Во-первых, поскольку она не человеческая, — он согнул указательный палец, — мы не можем пользоваться ею, ибо мы не в состоянии ее понять. Так как она противочеловеческая, доже если мы узнаем ее, то не захотим использовать ее. И раз она античеловеческая и может быть использована лишь для нанесения вреда Человечеству, мы не сможем ею пользоваться до тех пор, пока сами остаемся людьми Чуждая Наука во всех смыслах противоположна Науки Предков: в то время как первая отвратительна — вторая прекрасна, первая вредна — вторая полезна. И после смерти Чуждая Наука перенесет нас не в мир наших предков, но в другой мир — полный Чудовищ».

В целом все шло прекрасно, если не считать западни, в которую он едва не угодил. Но Эрик никак не мог забыть о разговоре со своим дядей, и в то время, как язык его произносил знакомые слова и выражения, рассудок продолжал недоумевать, каким образом согласуется то и другое. Его дядя оказался приверженцем Чуждой Науки, и, если верить ему, родители Эрика тоже ее исповедовали. Сделала ли она их нелюдями?

Эрик хорошо знал, что от него требует долг: в этот самый момент он обязан был бы рассказать Человечеству о страшной тайне своего дяди.

Но все это представлялось слишком сложным для него — человека с таким незначительным жизненным опытом.

Когда Эрик завершил произнесение многословного катехизиса, Рита-Летописица сказала:

— Это то, что ты говоришь о Науке Наших Предков. Теперь посмотрим, что говорит Наука Наших Предков о тебе.

Она сделала знак рукой, не поворачиваясь, и две девушки-послушницы вытащили огромный кинопроектор, являвшийся средоточием религиозной жизни племени. Скромно и в то же время ободряюще улыбаясь Эрику-Одиночке, они отступили назад.

Он знал, что эти улыбки значат не больше, чем простое пожелание удачи, но и это говорило о многом. Это означало, что он находится гораздо ближе к тому, чтобы стать полноправным членом общества, чем они. Это означало, что, с точки зрения непредвзятых и незаинтересованных наблюдателей, его испытание действительно проходит успешно.