Сахара

Ночью, плавая в полусне, я касаюсь чистеньких окружающих меня попок, после чего счастливо засыпаю.

После вонючих африканских бубу я переживаю эмоции подростка по отношению к этим малюсеньким, чистеньким и беленьким трусикам, которые носят мои подружки. Все мои чувства переполняются чистотой.

Совершенно чудесные мгновения я переживаю один на один с Кокой. Моя парижская подружка совершенно не ревнива, что вовсе не означает, будто у нее нет достоинства. Она сама указывает на тех из своих приятельниц, которыми я могу заняться, а иногда буквально делится со мной, подталкивая в объятия какой-нибудь из своих знакомых.

Джеки, со своей стороны, не пропускает любую юбку, которая только появляется в этой сказочной квартире.

Но однажды вечером вся эта лафа неожиданно заканчивается.

Ла Горда, няня Коки, сообщает, что уже несколько раз звонил Шотар. На него это не похоже. Он всегда связывается в условленное время и дает старательно подготовленный отчет. Поэтому я уверен: что-то случилось.

После полной беспокойства ночи я говорю с Шотаром, сообщившим мне, что Пейрус умер в Бордо от приступа малярии - разрушенная спиртным печень просто не выдержала.

Для меня это страшный удар.

***

Мы тут же садимся в самолет. В аэропорту Бордо-Мериньяк в своем мерседесе нас ожидает Клод, еще один приятель молодости. По дороге забираем Сюзи, бывшую жену Пейруса, и Клод везет всех нас в морг детской больницы, в которой Пейрус и скончался.

Сидящие спереди Клод и Джеки не говорят ни слова. На улице холодно и серо. Поездка длится долго, улицы забиты пробками. Я сижу на заднем сидении рядом с Сюзи, погрузившись в собственные мысли.

Прости меня, Пейрус, но, хотя я и сукин сын и всего лишь последняя сволочь, мне нужно понять. Я никогда не женюсь. Пейрус умер только лишь из-за своей женитьбы. Он сам позволил уничтожить себя этой красивой блондиночке, чей юго-западный акцент вгоняет в дрожь, как только она открывает рот.

Ах, дамы, мои дамы, нет в вас жалости.

Пейрус лежит в своем выдвижном ящике. Все, нет уже моего дружка. У него набрякшее, совершенно желтое, пропитанное смертью лицо. Я вижу вытянувшийся труп и ущерб, нанесенный болезнью, и мне крайне сложно распознать своего приятеля детских лет, которого я лично вернул к жизни, предложив ему приключение.

Ёб вашу мать, а ведь он почти что выкарабкался из всего этого дерьма. Сюзи ноет и непрерывно шмыгает носом. Реви, реви, малышка, меньше будешь ссать.

Снаружи все так же серо, и лет дождь.

***

Забава кончилась. Джеки очень быстро подружился с Пейрусом, но, точно так же как и я, совершенно не намерен расклеиваться. Это не в нашем стиле. Но, опять же, ни у кого из нас уже нет желания развлекаться. Мы сразу же отправляемся в промышленный квартал, где у нас имеется офис и склад. Лично я собираюсь как можно быстрее подготовить следующий конвой, самый крупный, который когда-либо ездил по Африке. Мне хочется сразу же броситься в омут приключения, сгрести кучу бабок и переключиться на чего-нибудь другое.

Вот только судьбе было угодно решить иначе.

***

Через пару дней пробуем воспользоваться открытием охотничьего сезона, потому что нам обещают истинную оргию животных, но тут мне становится хреново. Я быстро распознаю охватившую горячку. Малярия. Похоже, что Африка желает свести со мной счеты.

Обеспокоенный Джеки настаивает на том, чтобы отвезти меня в больницу или хотя бы достать хинин. Это должно удержать горячку.

Больница представляет собой огромное, старое здание, столь же гостеприимное как тюрьма и пропахшее эфиром. Руководствуясь табличками, мы направляемся в приемный покой, где предстаем перед тремя молодыми типами в белых халатах, которые только-только пришли на работу. Мы прерываем их утренний кофе. Низенький бородатый очкарик глядит на меня, допивая свою чашку.

Похоже, что наш видок ему не нравится. Мы приблизительно одного и того же возраста, но мы загорелые и богатые, в то время как сам он осужден на то, чтобы гнить под лампами дневного света. И он дает нам почувствовать, что мы здесь лишние.

- В чем дело?

- У меня малярия. Я знаком с признаками и чувствую, что наступает кризис. Есть ли у вас хинин, чтобы притормозить его?

- Малярия?

- Да. Я возвратился из Африки. Сейчас у меня не менее сорока трех градусов температуры.

Один из пьющих утренний кофе гогочет.

- Это просто невозможно. При сорока трех градусах вы бы не могли ни стоять на ногах, ни говорить. Вы бы просто бредили.

Бородатый поддакивает.

Ну как объяснить этим коновалам? Беру себя в руки и терпеливо говорю бородачу:

- Я принимаю много наркотиков, поэтому привычен к возбужденным состояниям. Приступы у меня уже бывали. Сейчас же мне нужен только хинин, чтобы немного притормозить этот процесс.

- Но мы же не можем выдать вам лекарство просто так!

Это уже выбивает меня из равновесия. Я уже собираюсь послать их всех к чертовой матери и уйти, когда бородатый хватает меня за руку.

- Сейчас мы измерим вам температуру, и вы сами удостоверитесь, что мой коллега прав.

Буквально через пару минут, поглядев на термометр, он меняет свой тон.

- Вас нужно немедленно госпитализировать!

Вся эта дискуссия лишь ухудшила мое состояние. Чувствую, как меня заливает жаркая волна, глаз застилает темнота. Мой дружок Джеки с помощью врачей поддерживает меня, после чего я понимаю, что меня укладывают на носилках.

- Нет. Я хочу всего лишь немного хинина, вот и все.

Джеки что-то говорит, когда меня несут по коридорам. Но ведь у меня совершенно нет времени валяться по больницам! Нужно заниматься конвоем.

А через минуту я теряю сознание.

***

Я плыву. Просыпаюсь, все где-то вдалеке. Какие-то звуки, кто-то прикасается ко мне. Я снова теряю сознание, после чего прихожу в себя в сиянии электрического света, от которого режет глаза. Оказывается, ко мне обращается медсестра. Снова день, потом постепенно время нахождения в сознании увеличивается. Да, я все осознаю, но чувствую себя паскудно. Горячка не спадает, и невозможно узнать, что же со мной происходит. Справа от меня располагается ряд кроватей. Мой сосед - маленький старикашка, который не пошевелился с тех пор, как я здесь нахожусь.