Пролейтесь, слезы (Лейтесь слезы) (др. перевод)

— “Нигде ничего не случилось”, эта песня принесла нам известность…

Ваза выскользнула из его пальцев и грохнулась об пол. Мэри-Эн бросилась вперед, но было уже поздно. Ваза разлетелась на три части. Неровные, с белесыми неглазированными краями осколки лежали возле ног Джейсона. Ничего артистического в них уже не было.

— Думаю, я смогу ее склеить, — произнесла Мэри-Эн. Джейсон не нашелся, что сказать.

— Самая большая неловкость, которая со мной произошла, связана с моей мамой, — заговорила Мэри-Эн. — У нее было прогрессирующее заболевание почек — болезнь Брайта. Когда я была маленькой, она постоянно ложилась по этому поводу в больницу и очень любила повторять, что она умрет и мне будет ее жалко…, как будто я была виновата в том, что у нее больные почки. Я в самом деле верила, что она может от этого умереть. Но потом я выросла, ушла из дома, а она так и не умерла. И я вроде как забыла о ней, у меня была своя жизнь, свои заботы. Естественно, я и не вспоминала про ее дурацкую почечную болезнь. А мама меня однажды навестила, не здесь, а на другой квартире, где я жила раньше. Приперлась и стала доставать меня жалобами, где у нее что болит. Пока я не выдержала и не сказала, что мне надо в магазин за покупками. Тогда она потащилась за мной. И по дороге продолжала рассказывать, как у нее совсем плохо с почками, теперь их надо удалять, врачи настаивают на искусственной почке, а она не уверена, что почка приживется…, ну и так далее, до бесконечности. Разумеется, она твердила, что теперь-то уж точно умрет от своих почек, она всегда мне это говорила… И вдруг я сообразила, что мы уже в супермаркете, в мясном отделе, ко мне подходит молодой продавец — он мне тогда очень нравился — и спрашивает: “Что бы вы хотели купить, мисс?” А я ему говорю: “Хочу испечь на обед пирог с почками”. Вот это была неловкость! “Большой вкусный пирог с почками, — повторяю я, — чтобы кусочки были нежными, мягкими, чтобы от них шел пар и чтобы соку побольше”. “На сколько человек?” — спрашивает он. Мать оцепенела и смотрит на меня таким страшным взглядом. А я начала и не знаю, как закончить. В результате я действительно купила почки для пирога, только для этого пришлось пройти в другой отдел, почки были законсервированы, из Англии. По-моему, банка обошлась мне в четыре доллара. Очень было вкусно.

— Я заплачу вам за вазу, — сказал Джейсон. — Сколько вы за нее хотите?

Девушка задумалась.

— Видите ли, я могла бы продать ее по оптовой цене, как в магазин. Но с другой стороны, вы же не оптовый покупатель…

— Я беру вазу по розничной цене, — объявил Джейсон и вытащил деньги.

— Двадцать долларов.

— Я могу помочь вам по-другому, — сказал Джейсон. — Самое главное — выбрать правильный ход. Например, так, представьте. Мы показываем аудитории бесценную древнюю вазу — Китай, пятый век. Выступает эксперт из музея, подтверждает подлинность, все как положено. А потом выходите вы со своим кругом и на глазах у всех делаете вазу, которая гораздо лучше.

— Лучше не получится, — улыбнулась Мэри-Эн. — Древняя китайская керамика…

— Мы их заставим в это поверить. Я знаю своих зрителей. Тридцать миллионов человек сделают свой выбор, основываясь на моем мнении.

Тихим голосом Мэри-Эн произнесла:

— Я не смогу выйти на сцену. Я…, слишком толстая. Люди будут смеяться.

— Подумайте о резонансе. О вас узнают миллионы. Ваше имя получит известность в музеях и магазинах. Покупатели будут выстраиваться в очередь.

— Оставьте меня в покое, — очень тихо сказала Мэри-Эн. — Пожалуйста. Я счастлива. Я хороший керамист, я это знаю. Я знаю, что магазины охотно покупают мои вазы. Им нравится моя работа. Неужели все надо делать в огромных масштабах, с размахом? Почему я не могу жить так, как привыкла? — Голос девушки был едва слышен. — Не похоже, что ваша известность и популярность сделали вас счастливым. В кафе вы у меня спрашивали:

"Это мою пластинку играет музыкальный ящик?” Вы страшно боялись, что это не так. Вы гораздо уязвимее, чем я.

— К слову сказать, произнес Джейсон. — Не могли бы мы послушать эти две пластинки на вашем проигрывателе, прежде чем я уйду?

— Только я сама поставлю, — сказала Мэри-Эн. — А то у меня проигрыватель с хитростями. — Она взяла из рук Джейсона пластинки и двадцать долларов, а он остался стоять там, где стоял, рядом с осколками вазы.

Через мгновение заиграла знакомая музыка — его самый популярный альбом. Бороздки на этих пластинках больше не были пустыми.

— Можете оставить пластинки себе, — сказал Джейсон. — А я пошел. — Теперь, подумал он, они мне не нужны. Скорее всего я могу купить их в любом магазине.

— Знаете…, вообще-то это не та музыка, которую я слушаю. Не думаю, чтобы я их часто ставила.

— Все равно оставьте, — сказал Джейсон.

— За ваши двадцать долларов, — произнесла Мэри-Эн, — я вам дам другую вазу. Подождите. — Она выскочила из комнаты, и Джейсон услышал, как зашуршала оберточная бумага. Наконец девушка появилась, прижимая к груди еще одну покрытую голубой глазурью вазу. Эта была гораздо красивее. Интуиция подсказала Джей-сону, что она считала ее самой лучшей.

— Спасибо, — сказал он.

— Я ее заверну и упакую, чтобы случайно не разбилась. — Работала Мэри-Эн быстро и аккуратно. — Я так разволновалась, — сказала она, вручая ему сверток, — когда поняла, что сижу в кафе рядом со знаменитым человеком… Я очень рада, что мы встретились. Я буду долго вспоминать этот день. Надеюсь, что ваши проблемы разрешатся, и все будет хорошо.

Из внутреннего кармана пиджака Джейсон Тавернер достал небольшой кожаный футляр для визиток и протянул Мэри-Эн цветную тисненую карточку.

— Звоните мне в студию в любое время. Если передумаете и захотите выступить в программе. Уверен, что все получится. Между прочим…, вот это мой домашний номер.

— До свидания. — Мэри-Эн открыла дверь.

— До свидания. — Он замешкался на пороге, словно хотел сказать что-то еще. Говорить, однако, было нечего. — Мы проиграли, — произнес Джейсон. — Мы полностью проиграли. Оба.

— Я вас не понимаю, — растерянно моргнула девушка.

— Берегите себя, — сказал он и вышел из квартиры на улицу, залитую лучами полуденного солнца.

Глава 24

Опустившись на колени возле тела Элис Бакмэн, полицейский судмедэксперт произнес:

— Пока я могу сказать только одно: она погибла от передозировки токсичного или полутоксичного препарата. Определить, что за препарат, мы сможем не раньше, чем через двадцать четыре часа.

— Рано или поздно это должно было случиться, — промолвил Феликс Бакмэн. На удивление, он не чувствовал ничего особенного. Даже наоборот. Когда их охранник Тим Чансер сообщил, что Элис найдена мертвой в ванной на втором этаже, он испытал глубокое облегчение.

— Я уверен, что этот тип Тавернер что-то с ней сделал, — без устали повторял Чансер, стараясь привлечь внимание Бакмэна. — Он очень странно себя вел. Я сразу заподозрил неладное. Я даже выстрелил в него пару раз, когда он убегал. Знаете, хорошо, что я в него не попал, — вдруг окажется, что он все-таки невиновен? А может, он чувствовал свою вину в том, что заставил ее принять наркотик? Может такое быть?

— Никому еще не доводилось заставлять Элис принять наркотик, — горько заметил Бакмэн и вышел из ванной в комнату. Двое полицейских в серой форме застыли по стойке “смирно”, ожидая распоряжений. — Для того чтобы принять наркотик, она не нуждалась в поощрении.

Генерал почувствовал, что ему становится плохо. Что будет с Барни? — подумал он. Это самое ужасное. Их ребенок обожал свою мать. Бакмэн не мог понять его мотивов, сколько ни старался. Что ж, о вкусах не спорят.

И в то же время он сам…, сам любил ее. Она обладала исключительными особенностями. Мне будет ее не хватать. Она занимала большое место в моей жизни. Хорошо это или плохо.

Бледный и взволнованный Герб Мэйм поднялся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

— Все бросил — и сюда, — сказал он, протягивая Бакмэну руку. — Что? — спросил он, понизив голос. — Передозировка?