Блуждающая звезда (сборник рассказов)

В один из вечеров, когда я отдыхал от дневных забот, меня посетил тот таинственный гость, с визита которого и началась вся эта история. Не представляю, как ему удалось проникнуть через двойное кольцо охраны, но я застал его уютно устроившимся в президентском кабинете. На этот раз Тод был облачен в безупречный черный костюм из лучшего твида, а вот сигара осталась неизменной. Собственно говоря, я и обнаружил его по табачному дыму. Как любой некурящий, я чрезвычайно чувствителен к запаху табака, который и привел меня в кабинет.

Поджидая хозяина, Тод занял мое любимое кресло, покрытое золоченой кожей. От этого кресла исходил запах власти.

— Привет, — сказал он, едва я появился в дверях.

— Какого черта ты здесь делаешь?

— Милый вопросик! — Тод рассмеялся. — Черт не знает, какого себя он здесь делает.

— Если у тебя мания величия, могу устроить тебя в более подходящее место! — резко оборвал я веселье гостя.

— Конечно! Ты ведь теперь такой могущественный!

Тод поспешно вскочил и смахнул рукой невидимые пылинки с позолоченной кожи.

— Прошу, господин президент!

Если он полагал, что я не сяду, я его разочаровал. Я сел и заявил:

— Никакого черта или Дьявола, или чего угодно в этом роде не существует!

— А ничего вообще не существует, — философски заметил Тод, устраивая свой тощий зад на письменном столе. — Сигара, которую я курю, дом, в котором мы находимся, воздух, которым мы дышим — ничего этого нет.

Я почувствовал, что в моей груди растет раздражение. Глядя в глаза нахальному гостю, я велел его сердцу остановиться. Ничего не произошло. Я повторил приказ. Тод продолжал вальяжно восседать на разбросанных по столу бумагах, с ехидной улыбкой следя за моими потугами.

— Черта с два! — сказал он, видя, что я отступился, — Меня такой дешевкой не проймешь. Я стою над этим. Я выше смерти и уж, конечно, выше твоих незрелых хотений. Ну как, НГ–214, тебе понравился мой подарок? — Я не ответил, отчего Тод улыбнулся. — Сам вижу, что понравился. — Из узкогубого рта играючи вылетели кольца дыма. — А ты не подумал насчет расплаты за услугу?

— Чего ты хочешь? — спросил я и удивился тому, что мой голос звучит хрипло.

— Обычная плата. Твою душу, когда ты умрешь.

— Ты глупец. — Я осклабился. — Разве ты не понимаешь, что, исполнив мое желание, ты тем самым даровал мне бессмертие? К твоему сведению, первое, что я сделал, убедившись, что действительно обладаю даром абсолютного внушения, я приказал себе жить вечно!

— Но ты можешь приказать себе умереть.

Я продолжал улыбаться.

— Договор Фауста с этим, как его, Мефистофелем? — (Пусть вас не удивляет, что я знаю об этом. В Семнадцатом немало чудаков, что смотрят по экрану лабуду, которую гонят Четвертые. Некогда я относился к их числу.)

— Нечто вроде того, — сказал Тод, не обращая внимания на прозвучавшую в моем голосе издевку.

— Не обольщайся, я не такой хлюпик, как этот твой Фауст. Я не собираюсь разбазаривать жизнь. Но ты прав, всякое может прийти в голову. И потому я предусмотрел и такой вариант, наложив мысленный запрет на саму попытку самоубийства. Теперь я даже не могу приказать себе умереть…

Послышался голос Дельны, зовущей меня на ужин.

— Убирайся! — прошипел я. — Я не хочу, чтобы моя жена застала тебя здесь!

— Почему? — Тод игриво усмехнулся. — Обычно я нравлюсь женщинам.

В коридорчике неподалеку от кабинета раздались легкие шаги.

— Проваливай!

— Ладно, ладно, не надо психовать. Я исчезаю. Но перед этим дам тебе один бесплатный совет. Хорошенько поразмысли над тем, как удержаться наверху. Взобраться на скалу не так–то сложно, а вот устоять на ней под порывами свирепого ветра… — Тод не договорил и исчез, обронив недоку–ренную сигару. Я поспешно сунул ее в аквариум с рыбками. Вошедшая Лельна подозрительно потянула носом.

— Ты курил?

Я попытался изобразить беспечную улыбку.

— Меня угостили очень хорошей сигарой. Решил попробовать.

— Дурацкая привычка. И потом, табак стоит уйму денег.

Что значили теперь для меня деньги? Но я послушно согласился.

— Ты права, дорогая. Обещаю тебе, я больше никогда не буду курить.

Ночью, перед тем как заснуть, я особенно нежно поцеловал жену. Она отстранилась и внимательно посмотрела на меня. Ее серые глаза чуть блестели в темноте.

— Что с тобой?

Я притянул мягкое податливое тело к себе.

— Я так люблю тебя!

— Я тоже, — просто сказала она.

О, если бы я был уверен в этом!

Странное дело, я добивался взаимности Лельны, прекрасно зная, что мое внезапное возвышение смущает ее. Она была из тех, кто не одобряет неравные союзы. Мне было все равно, я не задумывался над этим. Я любил ее перед тем, как обрел власть, любил позже и не переставал любить и сейчас. Но все чаще меня посещала подленькая мысль. Мне вдруг начинало казаться, что Лельна равнодушна ко мне, что она стала моей женой лишь потому, что я захотел этого. Устала противостоять моему натиску и уступила. Мне казалось, что я просто купил ее, взял силой, так и не удостоверившись в искренности ответного чувства. Да и, если признаться, я порой ловил себя на том, что меня не очень–то волнует это ответное чувство. Точнее, прежде не волновало. Прежде мне хватало собственной любви. А сейчас я внезапно понял, что хочу быть любимым, по–настоящему любимым. Мне смертельно обрыдли счастливые вымученные улыбки сограждан, обожающих меня поневоле. Я желал настоящей любви. В ту ночь я впервые долго не мог заснуть и ворочался, размышляя. Я думал о Лельне. Я думал и о последних словах гостя. Во многом он был прав.

Я был далеко не первым, кто понял, что власть должна основываться на силе. Этим первым был пещерный вождь, вразумлявший непослушных сородичей ударами узловатой дубины по головам. Потом пришли меч и другие, еще более совершенные способы убеждения. Я имел возможность сделать власть абсолютной. И я сделал это.

Верхушку правительственного аппарата, претендовавшую на кусок пирога власти, поразила странная эпидемия. Несколько сот высших чиновников один за другим сошли в могилу. Поползли слухи, но я своевременно положил им конец, внушив миллионам моих сограждан, что все это не более чем случайное совпадение. Отныне наиболее важные посты были заняты преданными мне людьми. Но основу моей власти по–прежнему составляло личное воздействие на массу. Мои речи стали ежедневными, нечто вроде таблетки транквилизатора перед сном. Изо дня в день я внушал согражданам, что все хорошо и что их сердца переполнены любовью к президенту.

Каково же было мое удивление, когда посреди белого дня в меня дважды стрелял какой–то сумасшедший. Он был именно сумасшедшим, ведь ни один нормальный человек не в силах противостоять абсолютному внушению. Я распорядился лечить беднягу. А через несколько дней президентский дворец потряс взрыв. Я, к счастью, не пострадал, но жертвы были. Заговорщикам удалось ускользнуть. Все это было непонятным и пугало, вызывая ночные кошмары. Какие–то безумцы находили в себе силы противостоять внушаемой им всеобщей любви. Так пусть же попробуют противостоять смерти!

Я выступил с очередным обращением к согражданам, во время которого приказал остановиться сердцам тех, кто вынашивает недобрые замыслы против горячо любимого всеми президента. Это дало результаты, но почти неощутимые. Два десятка совершенно здоровых молодых людей умерли на работе или прямо на улицах. У двоих, чьи тела были обнаружены неподалеку от моего дворца, нашли при себе оружие. Двадцать было слишком мало. Я понимал, что подобными мерами ограничиваться нельзя.

О том же говорил и Тод. Он вновь заявился ко мне и вел себя развязней, чем прежде.

Закинув ногу за ногу, Тод дымил сигарой и поучал:

— Надо уничтожать не только тех, кто сделал, не только тех, кто собирается сделать, не только тех, кто подумал, что можно бы собраться, но и тех, кто может подумать. Только такую власть можно считать абсолютной.

Он был прав. Я распорядился передать новое выступление, в котором содержался безмолвный приказ остановиться сердцам тех, кто не испытывает искренней любви к своему президенту. По отражению, лишая маров работы, прокатилась волна смертей. Вымерло примерно пятнадцать процентов населения. Департамент Научных разработок практически обезлюдел. Мне передавали, что перед тем, как испустить дух, многие кричали: «Смерть тирану!»