Млечный Путь №1 (1) 2012

«Элефантом» называлась та самая кафешка, где мы вчера танцевали с Ириной. Я топтался перед ней, как грешник перед входом в преисподнюю: и знал, ведь, что зайду, и никак не мог решиться. Впрочем, может, и ушел бы восвояси, но сзади кто-то положил мне на плечо руку. Вздрогнув, я обернулся. Это был Аркадий Борисович, который спросил, улыбаясь:

– А вот и Игорь. Уже дожидается, оказывается, мы с тобой задержались. Знакомьтесь. Ирина, это Игорь, Игорь, это Ирина.

Я уставился на нее, лихорадочно пытаясь выбрать нужный тон. Она вновь была в белом. На этот раз платье было коротким, и заканчивалось вышивкой – точь-в-точь как у бабы Лизы на занавесках. От такого сравнения я нервно усмехнулся.

– Рада познакомиться, – сказала девушка с нейтральной улыбкой, будто и впрямь видела меня сегодня впервые. По идее, меня это должно было успокоить, но почему-то разозлило, и злость помогла мне взять себя в руки. «Буду общаться исключительно с Куцего, – решил я про себя. – Пусть играет роль декорации в этой сцене!»

Между тем мы прошли в кафе и сели за тот самый столик, где они провели вчерашний вечер. Официант принес меню, и начал вежливо расспрашивать у Куцего, будет ли сегодня он заказывать креветки.

Тот отмахнулся:

– Креветки и всякие там прочие суши – это для моей спутницы, а мне, пожалуйста, свежий шашлык, да поострее…

Пока они возились с меню, я сидел, помалкивая: не я заказываю музыку, не мне под нее и танцевать. Но официант вдруг выдал фортель, совершенно для меня неожиданный:

– А, молодой человек, который оставляет щедрые чаевые! Что будете заказывать сегодня?

Мать растак этого придурка! Покраснев, я попросил кофе и какой-то суп. Мне показалось, что Куцего посмотрел на меня с удивлением и даже хотел что-то спросить, но удержался. Настроение испортилось окончательно. По-моему, Аркадий Борисович это заметил, и счел своим долгом начать рассказывать Ирине о том, что я – его коллега, начинающий литератор. Он так и сказал – «литератор», на что Ирина прыснула, не удержавшись. По-моему, я покраснел.

Между тем Куцего продолжал:

– Литература, мой юный друг, не терпит легкомыслия, это серьезный труд, работа в поте лица от рассвета и до заката. Ну, или от заката и до рассвета, как кому удобнее. Выжимать из себя слова может любой графоман, едва научившись читать, а вот чтобы создать насыщенный образ надо быть не просто художником, но еще и трудоголиком, потому что образ этот будет от вас ускользать, как загнанный зверек. Вы будете раз за разом хватать пустоту, и только в тот миг, когда научитесь отличать пустую породу от рудоносной жилы, у вас появится шанс. Но между этим шансом и реализовавшим себя писателем – огромная пропасть. Вы будете рвать жилы, засыпать в обнимку с клавиатурой, чтобы поутру удалить написанное. Впрочем, о чем это я, предмет разговора знаком вам не понаслышке.

Я быстро кивнул, соглашаясь с маститым писателем.

– А еще литература никогда не принесет вам денег. Если вы мечтаете разбогатеть, советую прямо сейчас бросить это неблагодарное занятие и уйти в бизнес. Или в бандиты.

Куцего пристально разглядывал меня, словно размышляя, какая из этих стезей меня привлечет. Я поднял глаза на писателя и спросил:

– Но Аркадий Борисович, а как же вы?!

Моя растерянность не ускользнула от Куцего, и в ответ на этот, казалось бы, простой вопрос, он осунулся и тихим голосом, будто размышляя, сказал:

– Хотя, возможно, молодой человек, вы когда-нибудь найдете свою музу. Но лучше бы вам стать бандитом, честное слово.

Между тем вновь, как и вчера, заиграла музыка. Площадка понемногу начала заполняться танцующими.

«А фиг вам, – сказал я себе. – Сегодня вообще танцевать не буду!»

Словно разгадав мои мысли, Ирина, которой наш разговор, по-моему, уже порядком наскучил, сказала немного манерно:

– А не соблаговолит ли молодой человек пригласить девушку на танец?

Пришлось подняться. А что мне оставалось?

И в этот момент Аркадий Борисович сделал нечто вовсе неожиданное – он тоже поднялся, положил на столик несколько крупных купюр, сказал:

– Я, пожалуй, вернусь в пансионат, развлекайтесь без меня. Игорь, вы, надеюсь, проводите Ирину домой? Мы с вами увидимся завтра, как и договаривались.

Хотелось запротестовать, но маленькая ладошка Ирины уже крепко ухватила меня за запястье и потащила в круг танцующих. С Куцего она даже не попрощалась!

На этот раз никакого слияния с Ириной в единое тело я не чувствовал. Она, конечно, это заметила и шепнула с легким раздражением:

– Ты будто штык проглотил, что с тобой такое?

Я бы ответил, но в это время музыка стала громче, и разговаривать стало невозможно. Пожав плечами, я попытался расслабиться, но у меня не получилось. И вдруг я почувствовал поцелуй на своих губах. Это было так неожиданно, так остро, что где-то внутри меня образовалась пустота – пропасть, в которую я вдруг упал с головокружительной скоростью. Мне стало плевать и на Кучего, и на наши с ним литературные разговоры. Вообще плевать на все и на всех, а особенно – на гребаного официанта, который сейчас наверняка ехидно улыбается…

Впрочем, когда мы расплачивались, его улыбка была сама любезность. Подонок вновь получил крупные чаевые.

Выйдя из кафе, мы тут же попали в объятия ночи, и на этот раз они были холодными. Ноги у меня слегка заплетались, в голове шумело, ощущение – как будто хорошо выпил, хотя на деле – всего лишь бокал вина. Ирина взяла меня под руку и спросила:

– Мой кавалер пригласит меня на чашку кофе к себе, или сразу сдаст на руки дракону в замке?

Меня немного злила ее манера общения, но сейчас это уже не имело никакого значения – и получаса не прошло, как мы кувыркались на моей постели, принимая замысловатые позы. Любовницей она была прекрасной. Но именно любовницей, а не любимой: незримая тень Куцего лежала между нами, не давая слиться в единое целое.

Провожая ее в пансионат, я хранил молчание. И лишь когда стали прощаться, взял крепко за плечи и, глядя ей прямо в глаза, спросил:

– Кто он тебе? Отвечай!

– Любовник, – ответила она, будто в лицо плюнула.

Вернувшись домой, я долго вышагивал из угла в угол своей сараюшки – никак не мог успокоиться. А потом открыл КПК, и вновь начал писать – да так яростно, словно хотел вывернуть себя наизнанку. Слова ложились гроздьями – насыщенными, яркими, объемными, обличающими. Под утро я вдруг понял, что рассказ не об автостопе, а о любви и ответственности, о выборе и его последствиях. Там была девушка и дорога… И еще что-то, что нельзя передать в двух словах, что читатель может только пережить вместе с автором. Девушка в рассказе совсем не походила на Ирину, поэтому я мог смело показать утром текст Аркадию Борисовичу.

С Куцего мы, как и договаривались, встретились в кафешке. Когда я пожимал ему руку, то вновь почувствовал себя Иудой, целующим Иисуса. Честно – мне очень хотелось рассказать ему об отношениях с Ириной, и я даже начал:

– Вчера, когда вы ушли…

Но он мягко перебил:

– Всему свое время, Игорь. Сейчас будет лучше, если мы посмотрим наконец, что вы пишете.

Уговаривать меня, не пришлось: дописанный ночью рассказ был, на мой взгляд, лучшим, что я создал в этой жизни, и мне хотелось, чтобы Мастер прочитал его. Рано утром я отыскал на берегу моря интернет-кафе (есть же чудики, которые в такую чудесную погоду сидят в Сети) и распечатал рассказ в двух экземплярах. Куцего открыл текст, пробежал глазами первую страницу и задумчиво уставился куда-то в потолок. Потом отложил текст в сторону.

– Молодой человек, как вы считаете, что нужно для того, чтобы написать хороший рассказ?

– Умение писать и жизненный опыт? – предположил я.

Основанием для моего предположения был громадный объем прочитанной учебной литературы. Каждый второй писатель только и твердил о том, что слагаемые успеха – опыт и мастерство, мастерство и опыт. Куцего же только поморщился.

– Все это, конечно, важно, но не слишком. Михаил Юрьевич Лермонтов весьма в юном возрасте написал вещи, которые до сих пор считаются классикой русской литературы. При этом ни жизненного опыта у него не было, ни литературного мастерства. В то время в Российской империи вообще писательской школы как таковой не существовало, был один Пушкин, блиставший в салонах и творивший такое с языком, от чего современники приходили то ли в ужас, то ли в экстаз. И вот однажды в питерском салоне Хитрово-Фикельмон их пути пересеклись – великого писателя Александра Сергеевича Пушкина и молодого корнета лейб-гвардии гусарского полка Миши Лермонтова…