Вист: Аластор 1716

— Или подпольным воротилой.

— Или старментером, — внесла свою лепту Ризма. — Представьте, как он красовался бы на палубе звездолета в белой униформе и золоченом шлеме, с перевязью и эполетами, с кнутом в руке и кобурой на бедре!

— Эстебан, послушай только — ушам не поверишь! — позвал Дескарт. — Мы пытаемся угадать твои бывшие перевоплощения.

Эстебан перебрался на корму:

— Неужели? Какую напраслину опять на меня возводят?

— Не волнуйся, ничего страшного, — успокоила его Кадра. — Просто мы считаем, что ты — антиэгалистическое чудовище.

— По меньшей мере про меня не говорят, что я — жалкое, убогое создание, — с поддельным облегчением вздохнул Эстебан.

— Сегодня мы все — антиэгалисты! — торжественно объявил Эйлас. — Сегодня дадим волю пережиткам и недостаткам!

— За это стоит выпить! — поддержал его Педер. — Эстебан! Где пойло?

— Никакого пойла на борту! — строго сказал Эстебан. — Потерпите, скоро приземлимся в Гальсме. Цыгане выкатят бочку хольсбеймского.

Кадра шаловливо поинтересовалась:

— Помните детскую песенку? «Антиэгалисты, убирайтесь с Виста! Аррабинам все равно, что жранина, что...»

— Даже если помним, — оборвала ее Скорлетта, — к чему ее вспоминать?

— Тоже мне, блюстительница нравов! Сегодня праздник, можно и порезвиться.

— А я помню эту песню, все куплеты! — вызвалась Танзель. — Она веселая, в детском доме ее часто поют. Серьезным тонким голоском девочка затянула непристойную частушку. Один за другим ее взрослые спутники подхватили неприхотливый мотив — все, кроме Джантиффа: он эту песню никогда не слышал, да и никакого настроения сквернословить у него не было.

Под воздушным экипажем проплывали пологие южные склоны яйлы, леса и горные луга, за ними показались долины, открывавшиеся на холмистую равнину. По равнине петляла гладкая, как угорь, река Большой Дазм. У излучины, где река поворачивала на юго-восток, появился поселок — не меньше сотни изб. Экипаж начал спускаться. Поначалу Джантифф решил, что им предстояло приземлиться в поселке, но аэромобиль пролетел еще километров тридцать над болотистым лугом, местами поросшим камышом, затем над зарослями серой с коричневато-красным отливом тонконожки, над широким сонливым притоком Большого Дазма и над еще одним лесом. Наконец флиббит круто нырнул к прогалине, откуда поднималась сизая струйка дыма.

— Приехали! — объявил Эстебан. — Пока мы не вышли, должен сказать пару слов во избежание лишних неприятностей. Опытным участникам пикников такие предостережения, конечно, ни к чему, но я повторюсь, чтобы потом меня ничем не попрекали. Танзель, будь особенно осторожна! Цыгане — своеобразный народ. По-своему они, конечно, умеют себя вести, но привычки у них дикие, а на равноправие им плевать. По сути дела, для цыгана аррабин — что-то вроде тени или призрака. Не пейте слишком много вина — а то не успеете распробовать деликатесы. И, само собой, никуда не отходите поодиночке. Надеюсь, никому не нужно объяснять, почему.

«Любопытно! — подумал Джантифф. — Всем известно, почему, но говорить об этом никто не хочет. Причем у всех сделались какие-то неподвижные, поблекшие лица». Джантифф решил подождать удобного момента и обратиться за разъяснениями к Сарпу. Тем временем, в чем бы ни заключалась невыразимая опасность, к предостережению Эстебана следовало относиться со всей серьезностью.

Аэромобиль опустился на землю. Бесцеремонно толкаясь, аррабины поспешили к выходу. Джантифф спустился по трапу последним, внимательно оглядываясь по сторонам — чего, впрочем, никто не заметил.

Цыгане ждали напротив, с другой стороны поляны, у шеренги деревянных столов на козлах. Прежде всего в глаза бросалась пестрая неразбериха костюмов в охряную, каштановую, синюю и зеленую полоску. При ближайшем рассмотрении цыгане оказались четырьмя мужчинами в свободных панталонах чуть ниже колен и тремя женщинами, закутанными в шали с головы до пят — гибкие темноволосые люди с быстрыми плавными движениями, с кожей желтовато-оливкового оттенка, тонкими прямыми носами и скорбно опущенными уголками глаз, затененных мрачноватыми бровями. На Джантиффа стройные фигуры и правильные черты туземцев произвели, однако, неизъяснимо отталкивающее впечатление. Снова у него возникли сомнения в предусмотрительности участия в пикнике — опять же, без поддающейся определению причины. Возможно, этому способствовало выражение на лицах цыган, встречавших аррабинов — выражение неприязни, не переходившей в открытое презрение лишь благодаря полному безразличию. Кроме того, Джантифф сомневался в том, что цыгане предложат аррабинам еду, заслуживающую доверия. Отвращение к клиентам не располагает поваров к чистоплотности или к выбору доброкачественных продуктов. Джантифф безрадостно усмехнулся своей брезгливости: в конце концов, он ежедневно поглощал неизбежный аррабинский рацион, состоявший из протокваши — то есть, попросту говоря, из переработанных отходов — и даже, как правило, не морщился. Оставалось только последовать примеру других и подойти к грубо сколоченным столам.

Вопреки предупреждению Эстебана, все сразу столпились вокруг бочки, откуда цыганки разливали вино в деревянные кружки. Джантифф подошел было к бочке, но тут же отпрянул, не желая оказаться в толкучке. Отвернувшись, он оценил другие приготовления к пиру. На столах уже расставили горшки, супницы и закрытые подносы, издававшие ароматы, несмотря на все опасения казавшиеся весьма аппетитными. В стороне, под металлической решеткой, попыхивали жаром обуглившиеся сучковатые поленья.

Эстебан и старший цыган подошли к столам. Эстебан сверил содержимое посудин со списком, вынутым из кармана, и, по-видимому, не нашел, к чему придраться. Оба повернулись, глядя на сутолоку вокруг бочки с вином. Эстебан что-то напряженно втолковывал цыгану.

Танзель потянула Джантиффа за рукав:

— Пожалуйста, Джанти! Возьми мне немножко вина! Каждый раз, когда я подхожу к бочке, меня отпихивают.

— Попробую, — с сомнением сказал Джантифф, — хотя меня тоже отпихивают. Эгалисты ведут себя на удивление эгоистично.

Ему удалось добыть две кружки вина, и он протянул одну девочке:

— Не пей слишком быстро, а то голова закружится, и ты не сможешь ничего есть.

— Не беспокойся! — Танзель попробовала вино. — Ай, какая прелесть!

Джантифф осторожно пригубил из кружки. Вино, не слишком крепкое, оказалось слегка кисловатым, с едва заметным мускусным привкусом:

— Ничего, пить можно.

Танзель отхлебнула еще глоток:

— Весело, правда? Почему пикники нельзя устраивать каждый день? Как вкусно пахнет! А я зверски проголодалась!

— Смотри, объешься — тошнить будет, — мрачно предупредил Джантифф.

— Ничего со мной не будет! — Танзель допила все, что оставалось в кружке. — Пожалуйста…

— Не сразу, — покачал головой Джантифф. — Подожди несколько минут. Тебе, может быть, и не захочется больше пить.

— Захочется, захочется! Но спешить, конечно, некуда. О чем это Эстебан так долго разговаривает? И все время на нас поглядывает.

Джантифф обернулся, но Эстебан и старый цыган уже закончили беседу.

Эстебан приблизился и обратился к спутникам:

— Закуски подадут через пять минут. Мы договорились с гетманом. Никаких недоразумений не предвидится. Всем, кто не заходит слишком далеко в лес, гарантируется полная неприкосновенность. Вино превосходное, заказ выполнен неукоснительно. Можно не опасаться ни поноса, ни колик. Тем не менее, призываю всех к умеренности!

— В умеренности тоже надо знать меру! — возразил Доббо. — Нельзя всегда и во всем себя ограничивать! Всему свое время.

Теперь Эстебан находился в наилучшем расположении духа:

— Что ж, угощайтесь на славу! В конце концов, каждый решает сам за себя. Сегодня наш девиз: каждому свое!

— За здоровье Эстебана! — провозгласила Кадра. — Пусть почаще устраивает пикники и не берет с собой любителей побрюзжать — от них одна морока!

Улыбаясь, Эстебан принял поздравления друзей, после чего широким жестом пригласил их к столу: