Глубокое бурение [сборник]

— Какая разница, как меня зовут? — Закинув ногу на ногу, Нямня Назуковна оглядела себя, решительным движением поправила бюстгальтер и одернула платье. — Он мне все равно больше идет.

Люлик потряс головой, избавляясь от наваждения, и поставил вопрос корректнее:

— А что вы в ручках держите?

— Ах, это! — Девица ласково погладила тёшшу. — Это кувалда.

— Железная? — уточнил капитан.

— Не вся, — посчитала нужным объяснить Лысюка. — Рукоятка деревянная.

— Так какого черта ты рядом с компасом делаешь? — На компасе от децибел лопнуло стекло.

Лысюку как ветром сдуло.

Оставшись один, Касимсот мог совершенно спокойно предаваться панике.

Компас испорчен, звезд не видно, управление отсутствует, бриллианты потеряны… и самое поганое — Лысюка хочет замуж за Мумукина.

— Надеюсь, что ему сейчас плохо, — сказал Люлик и успокоился. По крайней мере на пароходе шторм пережить гораздо легче, чем на шлюпке.

— Лю-улик!.. Ау-у! — орал охрипший уже Тургений. — Помоги-ите!..

Шторм прекратился так же внезапно, как и начался. Умиротворяюще шелестели волны, орали чайки, Люлик, разумеется, слышать Мумукина не мог, да и вряд ли хотел, ибо пароход «Ботаник» и сам в данный момент не мог определиться со своим положением в пространстве.

Бурю, кстати, Мумукин с Трефаилом перенесли на удивление легко — забились в кубрик, накрылись одеялами и пили обнаруженную под лавкой угольную настойку «Самый Гон». Едва друзья напились до той степени, когда качает лежа, головокружение в голове вошло в резонанс с колебаниями волн — и качка перестала чувствоваться. Убаюканные воем ветра, отважные мореплаватели заснули в обнимку под лавкой и проснулись только утром.

Рекогносцировка, произведенная совместными усилиями, результатов не дала: Трефаил умел ориентироваться только по угольной пыли на деревьях, по дорожным указателям и по «скажите, пожалуйста, где здесь ближайшая пивная?», а Тургений вообще страдал редкой формой топографического кретинизма, при которой не мог сориентироваться даже в своих карманах.

— Может, в кубрике карта есть? И компас? — предположил Мумукин.

Трефаил идею поисков карты и компаса одобрил и поручил исполнение Тургению. Мумукин в особо изощренной форме перетряхнул шлюпку от носа до кормы, порывался даже отодрать от днища пару досок — вдруг второе дно обнаружится? — однако Трефаил отговорил его от этой перспективной мысли. В результате обыска Тургений нашел мешочек с бриллиантами и значок «Передовик производства». Значок отправился за борт, бриллианты отобрал Трефаил, и можно было со всей ответственностью сказать: дело плохо.

Тогда Тургений встал на носу шлюпки и начал звать помощь. Около получаса Трефаил терпел его вопли, потом ушел в кубрик, заперся и заткнул уши, а Мумукин все продолжал взывать, но никто его не слышал.

Даже Лысюка.

— Лю-улик, — рыдал в голос Мумукин.

— Дяденька, вы чего кричите?

— Мальчик, уйди, не мешай, — огрызнулся Тургений и продолжил: — Лю-ули-ик…

Спустя мгновение до него дошло, что голос и в самом деле принадлежит ребенку, и Мумукин огляделся. То, что он увидел в следующее мгновение, привело отважного морехода в состояние священного трепета.

Мальчик действительно имел место быть, но вот размеры оного никак не вписывались в систему ценностей Тургения.

— Еппонский бог… Трефаил, к нам гости, — позвал он друга, предававшегося меланхолии в кубрике.

— Оставь меня, старушка, я в печали, — последовал ответ.

— Адидасыч, не срамись, не срамись перед державами, — свистящим шепотом надавил Мумукин на сознательность и гражданскую совесть товарища. — Это же контакт.

— С кем опять? — Голова Трефаила показалась из кубрика. — Здравствуй, мальчик.

— Здрасьте! — Подросток поднял руку, с которой на шлюпку обрушились каскады морской воды, поковырял в пещере правой ноздри метровым пальцем. — Вы откуда?

— Э… — До Трефаила, промокшего насквозь, наконец доперло, насколько масштабной оказалась встреча. — Мы путешественники. Из Соседского Союза.

— А ты чей? — поинтересовался Мумукин, прежде чем Трефаил успел заткнуть ему рот.

— Ну и хамло же ты, Мумукин! — Сууркисат больно ткнул товарища под ребра. — Ты что, не видишь: ребенок потерялся?

— Можете не шептаться, я все равно услышу, — всхлипнул великан.

Как ни странно, голос мальчика не обладал никакими чрезмерными характеристиками — обычный детский голос.

— А ты кто, малыш? — не унимался Мумукин.

— Кинконг.

— Это имя такое?

— Нет, это… — Мальчик высморкался, и сопли проплыли мимо шлюпки огромным зеленым маслянистым пятном. — …Национальность.

— Так вот оно что… — Тургений проследил движение пятна. — А как звать тебя?

— Власом…

— Какой тебе годик?

— Восьмой миновал…

— Сколько? — не поверил Трефаил.

— Восьмой миновал, — виновато повторил мальчик. — Три года назад.

— Так это получается одиннадцать, — подсчитал Мумукин.

— А я только до восьми считать умею, — признался кинконг.

После непродолжительного молчания Трефаила озарило:

— А до земли далеко?

— Не, тут рядом остров, — с готовностью ответил Влас. — Их тут вообще очень много, но этот самый маленький, пока я его по береговой линии обхожу, успеваю восемь раз по восемь сосчитать до восьми раз по восемь.

— Что же ты кушаешь, маленький? — проявил заботу Мумукин.

— Дяденек, иногда тети попадаются, — потупился мальчик.

Тургений грохнулся в обморок. Сууркисат с укоризной посмотрел на малыша.

— Еще раз так пошутишь — уши оборву.

— Я же не ушами шутил…

— Не препирайся, а то и глаз высосу.

Через десять минут шлюпку путешественников вынесло на песчаную отмель. Взору предстала стена акаций, и никаких следов пребывания человека, если не считать конусообразной башни, вершина которой терялась в клубах смога.

— Всем слушать меня! — распорядился Трефаил. — Заходим в здание, спрашиваем, где находимся, и если мы ушли далеко — просим политического убежища.

— А я туда не влезу, — пожаловался Влас.

— Будешь охранять, — не смутился Сууркисат. — Мы пошли.

Кто же знал, что в башне их ждет засада?

Кафка не стерпел оскорбления, он жаждал реванша. Он рекрутировал из чурекской диаспоры десяток самых отъявленных тыкчтынбеков, усадил в паролет и выбрал самое безлюдное место на Сахарине (этим местом оказалась местная обсерватория). По мнению Эм-Си, именно там будут прятаться изменщики. И тогда он отомстит…

— Кто там? — Пожилой астроном Хольмарк Ванзайц отворил дверь, в которую нетерпеливо постучались. За дверью переминались, тяжело дыша, темноволосые рослые крепыши с характерными длинными горбатыми носами. — Вы на экскурсию?

— Смотреть вниз!

Ученый послушно опустил глаза, увидел Эм-Си и участливо улыбнулся:

— Чего тебе, малыш?

Сокрушительный удар поддых отбросил астронома в глубину комнаты.

Неистовый карлик набросился на Ванзайца и начал наносить беспорядочные удары по чему попало. Попадало, кстати, не по Хольмарку: во время падения он попытался ухватиться за что-нибудь и опрокинул на себя вешалку с тулупом, пальто, штормовкой, зонтиком, шляпами, шапками, кепками и еще не одним десятком наименований, так что Эм-Си изрядно взмок, пока осознал, что сражается со скафандром для подводных работ.

— Мальчик, как тебе не совестно…

Хольмарк и пикнуть не успел, как Эм-Си переключился на него.

— Говори, сиктым на кутак, кто такой и что здесь делаешь, а?

— Хольмарк Ванзайц Унд Зыпцихь, работаю я здесь, — послышался сквозь сдавленные рыдания ответ.

— Судьбу предсказываешь, звезды считаешь, да?

— Наблюдения веду, — уточнил Хольмарк.

Эм-Си с подозрением прищурился:

— Шпионишь, да?

Тут уж пришло время удивляться астроному.

— Почему шпионю? За приборами смотрю, показания снимаю, записываю, выводы делаю…

Эм-Си ничего не понял про приборы, но человек, который снимает показания и делает выводы, — это уже наполовину котовец. Кафка неохотно слез с ученого и представился: