Глубокое бурение [сборник]

Именно в этот момент Тургению пришло в голову, что Трефаил продолжает давить на акселератор.

Паровик стрелой полетел прочь от оперативников, вплотную приблизившихся к беглецам. Тургений возопил:

— Собаклай, притормози.

До Трефаила тоже доперло, что друг остался на крыше. Он ударил по тормозам. Шины завизжали, паровик встал как вкопанный, и Мумукин пташкой спорхнул с крыши «Шибейи». Бормоча проклятия, он поднялся с грешной земли, зачем-то отряхнулся и влез в кабину совершенно счастливым человеком. Погоня продолжилась.

— Кармагеддон какой-то! — Сууркисат вырулил с тротуара, куда его занесло на очередном крутом вираже.

— Слушай, у нас котел-то не рва… — Оглушительный взрыв не дал Мумукину закончить, и товарищи громко завопили от радости — паровой котел одного из преследователей не выдержал и лопнул.

Этот непредвиденный случай тут же повлек за собой крушение остальных спецпаровиков, которые оказались под обстрелом разлетевшихся в разные стороны деталей машины.

— Тормозни, шеф, я на их костях попляшу.

— Балбес, какие кости? — Трефаил гнал машину с места происшествия на всех парах. — Там такие системы жизнеобеспечения, что Кафка еще целый месяц в этих обломках проживет, пока его не вытащат.

— Нас не догонят, нас не догонят… — не унимался Мумукин.

Левое переднее колесо попало в противоскоростную выбоину. Паровик озадаченно хмыкнул и исполнил двойное сальто. Такого удара котел «Шибейи» не выдержал и взорвался. Машина еще раз перевернулась в воздухе и упала колесами вверх.

— Мумукин! — послышался голос Тургения. — Мумукин, ты жив?

Сууркисат не отозвался. Он смутно понимал, что надо бы сказать что-то ободряющее, но мысли наотрез отказывались конденсироваться в слова.

Тургений с Трефаилом висели вниз головой, пристегнутые ремнями, лобовое стекло отсутствовало, поэтому в кабине стало душно и противно. Мумукин немного потрепыхался, выкарабкиваясь из ременного захвата, выполз из машины и встал на ноги, и теперь Трефаил смог наблюдать только мумукинские ботинки. Они ходили вокруг машины, и голос Тургения непрерывно взывал:

— Мумукин! Отзовись, Мумукин!

У Сууркисата затекли и руки, и ноги, он не мог даже шевельнуться.

Проклятый Мумукин, думал про себя Трефаил, сам вылез, а мне помочь не соизволил.

— Турге-е-ений, — заплакал Мумукин, — родненький! Где ты? Ты живой?

Отзовись. Ну пожа-алуйста…

Наконец Трефаил понял, в чем дело: Тургений ищет его, Сууркисата, только от волнения перепутал имена. Трефаила проняло до глубины души, и он тоже заплакал.

— Сууркисат, ты чего? — всхлипнул Тургений.

— Так жалостно ты меня зовешь… — ответил Трефаил.

— Почему тебя? — Мумукин перестал всхлипывать. — Я Тургения звал.

— А ты тогда кто? — насторожился Сууркисат.

Зловещее молчание длилось не менее пяти минут.

— Ура! — Радости Мумукина не было предела. — Это я. Я жив. Я жив!

Еппонский бог, кайф-то какой!

— Вылезти помоги, собака сутулая! — огрызнулся Сууркисат.

Выкарабкавшись из недр «Шибейи», он поднялся — и упал.

— Хана мне. — Взгляд Трефаила затуманила скупая мужская слеза. — Ноги не держат, голова кружится…

— Да, кровоснабжение немного нарушилось, такое бывает, когда вниз головой висишь, — сочувственно покивал Тургений. — Ну я тогда пойду?

— Куда?

— Домой…

Кровоснабжение у Сууркисата моментально восстановилось.

— Какой дом? Мы изгои. За нашу поимку объявят награду…

— Поподробнее о награде, пожалуйста.

Трефаил попытался:

— Нас поймают, приведут к Кафке, а тот отвалит кучу бабок.

— И что, круто можно навариться?

— Да почем я знаю? Вот объявят розыск — сразу все выяснится.

Тургений в предвкушении барышей радостно потер руки.

— Прикинь, Сууркисат. Куча бабла и два отгула! Отвиснем по полной!

Сууркисат схватил друга в охапку и нырнул в ближайшую подворотню.

— Утекать надо, Мумукин, утекать… — шептал Трефаил, прижимая Тургения к сердцу. — У нас теперь отпуск. На все четыре стороны.

Лысюка прекрасно слышала все, о чем трендел по радио Мумукин.

Особенно — слова о Едином Государстве. Сначала думала, что ослышалась, но когда Тургений повторил, Лысюка поняла — взгретием и вздутием такие оговорочки не заканчиваются.

Мысль эта подняла Лысюке настроение, испорченное с утра подлой выходкой соседа сверху.

Работала Лысюка на секретном номерном предприятии и производила продукт номер пять. Вообще-то она не знала, что это за продукт: просто стояла с завязанными глазами у конвейерной ленты и лупила кувалдой по чему попало. Иногда слышался звон битого стекла, порой — булькающие стоны, чаще — звяканье железа, но подозрительная неравномерность и непостоянство звукового сопровождения отработанных пятью годами ударного труда движений Лысюку не пугали и не настораживали. Она ведь была недалекой девицей, думать ей совсем не хотелось. Она мечтала замуж.

Предметом вожделений Лысюки был, как это ни странно, Мумукин. Стены Лысюкиной комнаты украшали постеры с Тургением, изукрашенные сердечками и поцелуями. Самый большой фотопортрет известного радиодиктора висел над девичьей раскладушкой. Если бы Тургений хоть самую капелюшечку догадывался о чувствах соседки, его бы, несомненно, вырвало, и неминуемое расстройство желудка привело бы, несомненно, в крематорий, но, по счастью, он не воспринимал Лысюку иначе, чем как объект злых шуток.

Несовпадение вкусов и пристрастий Лысюку не смущало: рано или поздно Мумукин разглядит в ней страстного друга, верную любовницу и закадычную жену. То, что мечтам не суждено сбыться, если котовцы сцапают предмет обожания, Лысюку опять-таки не волновало, равно как и то, что она набитая дура.

Глупость вела Лысюку по жизни надежней компаса.

Вот хрупкая, забывшая наштукатуриться и намалеваться девица Нямня Назуковна Лысюка и вломилась в комнату к своим неспокойным соседям и там обнаружила оперативную бригаду котовцев.

Каково же было удивление Эм-Си Кафки, когда дверь разлетелась в щепки и на пороге комнаты, в которой оперативная бригада производила обыск и засаду, возникло хрупкое воздушное создание с совершенно прозрачными волосами и кувалдой в нежных мозолистых ручках.

— Жулики? — недобрый тон хрупкого создания заставил котовцев поежиться.

— Мы при исполнении, — попытался оправдаться Эм-Си, ибо почему-то полтора десятка здоровенных мужиков не показались ему надежной защитой.

— Я вам дам — при исполнении! — Лысюка любовно подкидывала на ладошке десятикилограммовую кувалду. — МЕНТУРА разберется, кто тут что исполняет.

Международная Единая Неподкупная, Терроризирующая Уголовников с Размахом Ассоциация давным-давно и очень серьезно не любила Комитет Общественного Трудоустройства, и нелюбовь эта при встрече неминуемо выливалась в мордобой.

— Девушка, зачем МЕНТУРА звать, давай шишлык-мышлык кушать… — От волнения Кафка вновь сбился на чурекский акцент. — Мы враг народа ловить, чик-чик делать.

— Кто это враг народа? — Выщипанные брови Лысюки образовали на лбу кардиограмму. — Мумукин, что ли? Да кому он нужен, пивнюк несчастный… Вот пиву-то он враг первый.

Кафка не знал, что и делать. Девку, видать, крепко обработали, если она махрового врага принимает за обычного пивнюка. И решил схитрить.

— Э… тогда мы, наверное, не туда не попали?

Лысюка плотоядно улыбнулась:

— Не-ет… Если бы вы не туда не попали, вы бы попали именно туда, куда вам нужно, а вы ведь попали не туда.

Кафка затравленно посмотрел на своих орлов. На их лицах отразилась мука недопонимания. Эм-Си с тяжелым сердцем осознал, что его лицо выражает то же самое.

— Что-то, девушка, вы меня загрузили, — сдался Кафка.

— А вы что думали? — Лысюка по-хозяйски прошлась по комнате. — Вы думали, в сказку попали?

Признаться, Эм-Си уже и не понимал, куда они попали и что здесь делают. Лысюка продолжила:

— Это центр загрузки населения.

Вот это она сказала напрасно, потому что все конторы Сахарина Кафка знал наизусть.