Ночь длинна и тиха, пастырь режет овец

Это был единственный раз, когда Мастер отреагировал - засмеялся. Но распространяться о своем детстве не стал.

В один из таких вечеров студент, который досконально знал работы Мастера, случайно наткнулся на картину, которую еще не видел, - ее можно было бы назватъ "Пионерка с арбузом". Страдальческая гримаса прошла по лицу художника, будто болезнь первым налетом наметила всю карту будущих болей. Но он не запретил своему разоблачителю ее осмотреть. "Эта работа относится к разряду "романтических юношеских дневников", - сделал вывод студент.

4

По утрам художник надевал старое серое пальто, обвязывал шею шарфом и отправлялся на работу. Он любил этот сброд, который числился в жилконторе: дворников и дворничих, электромонтеров и водопроводчиков, кровельщиков и плотников, их блаженство обсуждать жалобы жильцов и перспективы проверок своей деятельности районным начальством, известия о лотерейных выигрышах, о свадьбах и разводах, возвышаться до проблем мировой политики и чудес будущей жизни, обещанных наукой. Жилуправ не оставлял ни одного мнения без внимания и подводил общий итог, из которого вытекало, что жизнь - сложная штука, человек - существо замечательное, но склонное зарываться, а вообще - все идет к лучшему, и их коллектив - необходимый элемент в мировом порядке. Увидев эту команду, можно было понять, где заимствовал художник свой житейский стиль: одеваться, сидеть на стуле, курить, простодушную бесцеремонность, которой здесь отличались все, живущие эмоциями и, в сущности, безразличные ко всему тому, что выпадает из поля их минутных интересов.

После планерки они выходили из тесной конторы во двор, блаженные от разговоров и курева, напутствуемые своим командиром на неотложные дела. Но в мировом порядке вещей: винный магазин открывается в девять, на углу дают корюшку, подвертывается халтура и т.д. - диспозиции руководства неотвратимо нарушались, и к завтрашнему дню получалось что-то невообразимое: исчезнут доски, которые привезли для ремонта полов, кто-то подерется с мужем, кто-то сломает палец, машина за отбросами не приедет, техника-смотрителя срочно вызовут на совещание, - и завтра все это будет снова обсуждено, и полководец подведет черту, и все пойдет вперед с тем детским оптимизмом, который не знает ни добра, ни зла, а только преданность этому малоуправляемому потоку жизни. Здесь, на дне, в социальном низу, не было лишних. Здесь человек принимался таким, какой он есть. И когда бывалый начальник вспоминал о ком-то: "золотой был человек", - все понимали искренность человеческой печали, ибо могло последовать: "помните, как в третьей квартире прорвало фановую трубу", - и каждый понимал, что в этом мировом порядке было нелегко оказаться на месте в нужный момент, с нужным инструментом, и нужно быть золотым человеком, чтобы достать нужную трубу, ибо этих труб с прошлого столетия не выпускают ни в одном уголке вселенной. Что касается доски: "Лучшие люди жилконторы", то и фото художника временами появлялось здесь, когда подходила его очередь.

Отсюда после планерки Корзухин шел за стариком кровельщиком в подвал, где среди кусков жести они сидели на верстаке и курили. Потом не спеша лезли на крыши или находили работу внизу. И так до обеда. Потом расходились по домам, если не было какого-нибудь сверхординарного события.

Здесь художник терялся среди неудачников, неустроенных, безалаберных, непризнанных людей - каждый со странностями, - и, по-видимому, со странностями был их начальник, бывший военный прокурор, - тоже, наверно, "непризнанный". И Мастер среди своих вечерних интеллектуальных визитеров своим верным чутьем угадывал тех, кто объявлялся у него в гостях нечаянно и, почуяв запах опасности, которая угрожает каждому в случае социальной неудачи, исчезнет навсегда, и тех, кому было дано почувствовать ошибочность успеха в миру и отныне обитать там, где все возможно и все простительно и где человек по-настоящему одинок, потому что тут, на краю социального мира, ни ты за других, ни другие за тебя ничего не решают.

Но художник повторял: "Не в этом дело". Он повторял эти слова всегда, когда мысли становились навязчивыми. Не в этом дело - быть одиноким, не в этом дело - горячить себя собственной справедливостью или будущей славой. Он также понял: нет смысла удерживать в памяти прошлое, например, мать детства, как она, поддевала вилкой ком серого вареного мяса в кастрюле и выкладывала, будто все еще живое, на тарелку, или как солнце, прежде чем показаться из-за домов, словно прожигало гребень крыши, - и чего он, подросток, волновался у окна, ожидая этого момента! Быть одиноким - жить без воспоминаний. Так он освободил себя от необходимости благодарности, но не от привычек. Но дело и не в этом - есть только неотвратимость совершающегося.

Сразу трудно понять, что совершающееся - не совершившееся. Совершающееся не имеет никакого отношения к тому, что может случиться в ящике памяти, из которого плохой художник что-то вытаскивает, а потом раскрашивает. И не то, что совершается сейчас, как ему долго казалось, и в схватке за эту исчезающую жизнь он обрел скорость письма, быстроту взгляда, простоту и обнаженность своих работ. "Не в этом дело!" - догадался он, когда перестал узнавать свои картины, написанные год назад. Он должен был это совершающееся понять и застыл с этим вопросом, на который он не имел ответа.

Краски на палитре каменели. Закрылся от всех и лежал сутками на пыльной полупровалившейся тахте. Мать с родственником-акушером отправили его в психбольницу, где среди идиотов и шизофреников он продолжал ждать ответа на свой вопрос, а психиатр, в представлении которого человек был не сложнее ходиков с гирькой, пробовал пустить его колесики в ход. Корзухин напряженно вслушивался в направленные к нему речи:

Шизофреник:

- Вы не находите парадоксальным, что во всех больницах кормят нездоровой пищей?

Врач (Корзухину):

- Олег Петрович, я хочу вам напомнить, бумагу и карандаш вы получите по первому вашему требованию.

Больные:

- Вы не хотите создать наши портреты?

Корзухин:

- Зачем вам портреты, когда вы и так есть?

Больной:

- Кровельщик - неплохая профессия. У меня был друг верхолаз.

Врач:

- У вас, надеюсь, не слишком сложные отношения с тем, что вы изображаете? Смотрите на то, что вы создаете, просто. В самом деле, почему вам не сделать портреты больных? Мы могли бы устроить вам выставку в коридоре больницы.

Новый больной:

- Здесь пахнет мужчинами. В худшем смысле.

Больные:

- Так значит, вы не хотите создать наши портреты!

Мать:

- Я знаю, что ты на меня сердишься. Но в тридцать три года не создать ни дома, ни семьи, бросить работать! В конце концов, я должна была это сделать, это мой долг. Я очень болею за тебя, Олежка.

Полгода достаточно для того, чтобы свыкнуться с мыслью: жизнь ушла вперед, а ты все там же, как муха на паутине вентиляционной трубы. Именно тогда, когда он согласился, что ничего иного и быть не может, он застал себя в "комнате отдыха" играющим в шашки с новым больным. Вокруг зрители ахали и хохотали, и свой собственный смех подступал к горлу, как приступ долгожданной тошноты, изрыгающий живую, но ненужную массу; и именно тогда представился ему один образ, и с такой силой, что потом он всегда мог вернуться к нему и рассмотреть его еще и еще раз, обнаруживая новые и новые подробности.

НОЧЬ ДЛИННА И ТИХА,

ПАСТЫРЬ РЕЖЕТ ОВЕЦ.

Мастер увидел и почувствовал удушливую ночь, близость неба над горным пастбищем; если лучше присмотреться - чуткое вздрагивание овец, и - рука пастыря покойно погружается в белую легкую шерсть. Лезвие ножа - и клекот крови в горле овцы, как нежное признание...

- Ты что! - закричал партнер.

- Ты что! - повторяли другие. Мастера теснили к окну. И один, со спящим лицом, пытался с раскрытыми ножницами подойти ближе.

Врач пригласил Корзухина в кабинет. Здесь с искренним интересом он пытался дознаться о причине, вызвавшей агрессивность больных против Корзухина.