Две веточки орхидеи

О не спорил. Он разливал пиво и усмехался над дикими домыслами этой деревенщины, которые кроме огорода ни в чем не смыслили. Это были те редкие мгновения, когда он в полной мере ощущал собственное превосходство - он чувствовал себя даже не Императором, а самой Аматерасу, чье копье творило вселенную и разило чудовищ хаоса. Самые великие были лишь камешками го, которые он расставлял на доске, и только от его воли зависело куда их двинуть, кого снять, а кого и казнить. Но потом он возвращался из небесных чертогов в трактир, видел раскрасневшиеся лица земляков и ему хотелось выть. Он прекрасно понимал великую печаль солнечной Богини и ее слезы в душах людей. После свободы потусторонних дворцов этот мир для нее был как трактир на обочине заброшенной дороги, где глуповатые крестьяне, не видящие дальше брюквы, оказывались лучшими созданиями, а оборванный и грязный ронин становился подобным небольшому божеству.

Со времени смерти отца, после того как О стал полноправным хозяином, он мог пальцами одной руки пересчитать пришельцев из далекого мира, почтивших своим вниманием его лачугу. Первым был странствующий монах-буддист. Монах вежливо постучал в распахнутые, покосившиеся ворота, поклонился домашнему алтарю, поклонился онемевшему от удивления О и попросил дать пристанище на ночь и пожертвовать бедному страннику миску риса.

Такого приема бедный странник наверное еще не изведывал на протяжении всей своей жизни. О, тогда молодой, быстрый, заметался по дому, одновременно готовя спальню для дорогого гостя и ужин на восемь блюд. Монах с отрешенной улыбкой смотрел на его беготню, отказался от пива, ограничившись только рисом и маринованной редькой, взглянул на приготовленное для него ложе и сказал, что в такую теплую ночь поспит на улице.

О не смог заснуть, беспокойно ворочаясь и часто выходя на цыпочках на веранду, чтобы убедиться, что монах не ушел, не испарился и не превратился в лисицу. Но тот никуда не ушел и не испарился, а на рассвете сам разбудил храпящего трактирщика, поблагодарил за ночлег и еду и ушел по дороге в сторону Киото. Впоследствии О часто рвал на себе волосы, вспоминая, что из-за своего смущения не осмелился подробно расспросить монаха о всем том, что творится в Империи.

После того, как прошло много лет с того визита, О возмужал, волосы его стали облетать с головы, а ночная прохлада хватала за колени, в его трактир заглянул странный человек. Он походил на самурая, так как осмеливался после эдикта Того Набунага носить два меча, но одет был в какие-то серые отрепья, а седую голову с пышной шевелюрой перевязывала белая тряпица с иероглифами.

О был неграмотен, но по рассказам старухи признал ронина - странствующего воина, по каким-то причинам покинувшего своего господина и с тех пор не поступившего на службу. Ронин стоял посреди двора, мрачно осматривался и не замечал замершего О. Потом он повелительно щелкнул пальцами и О внезапно понял, что тому требуется кувшин пива и как можно быстрее. С неуклюжими поклонами преподнеся напиток, трактирщик увидел как ронин одним глотком проглотил пиво. Такого в деревне делать не мог и Дзе, чье пузо, дай ему волю, вместило бы не одну бочку выпивки.

- Редкостная бурда, - заметил ронин. - И что же это за медвежий угол, деревенщина?

Про медвежий угол О не понял - отродясь у них не было никаких медведей, да и углов, но вежливо ответил, что он рад приветствовать достойного господина в своем трактире и если господин пожелает, то через некоторое время ему будут приготовлена еда, бочка горячей воды, женщина и ночлег.

Ронин расхохотался и похлопал одобрительно О по плечу. И тут вышел между ними настолько удивительный разговор, что О потом не осмелился пересказать его землякам, хотя, на первый взгляд, не было в нем тайны или угрозы. Но почудилось тогда деревенщине, что скрывается за всем этим такие мрачные глубины, в которые ему нос свой совать не следует, а посвящать завсегдатаев трактира и тем более.

- Ну что, О, - сказал ронин, хотя насколько помнил сам О имя свое он ему не называл, - много ли странников посетило тебя на этой пустынной дороге?

- Нет, мой господин, - ответил О, почему-то промолчав про монаха. Не то, чтобы он забыл об этом - такое разве забудешь! - но решив просто не упоминать его.

- Неужели и монахи не проходили мимо, направляясь к святым местам? - вроде как удивился веселый ронин.

О испугался. Змеиная была та улыбка, а трактирщик до ужаса боялся змей. Что-то ледяной рукой сжало его язык, и он не мог вымолвить ни слова, лишь покачал головой в том смысле, что, мол, да, проходил тут один много-много лет тому назад. Улыбка ронина смягчилась и невидимая рука отпустила трактирщика.

- Много лет прошло с тех пор, - оправдывался О. - Приходил монах, получил здесь достойный прием, миску риса, ночлег, а на следующий день ушел в ту сторону...

Человек задумчиво смотрел на О, а потом сказал такое, отчего трактирщик потом неоднократно просыпался от ужаса - казалось ему, что целый выводок холодных змей свили гнездо у него на груди.

- Плохо, О, очень плохо. Но прошлого не вернешь, а Аматерасу не обманешь. Слушай меня внимательно, трактирщик. Будут у тебя еще два посетителя. Не знаю точно, когда, но при твоей никчемной жизни точно. Следующим окажется всадник. Веди с ним как хочешь, можешь даже солгать, если осмелишься, - злобно рассмеялся ронин. - После всадника придет старик... Да, старик и принесет он с собой две ветки орхидей. Хочешь спасти внуков - укради одну из веток, хочешь спасти детей и внуков - укради их обе.

Ронин похлопал О и удалился, повернув в сторону Нагасаки, но О не осмелился предостеречь его. Пришел он в себя только к вечеру того дня, когда стали собираться к нему мужчины деревни послушать новых сказок. Каждый день потом О ждал всадника, но время шло, заходило и вставало солнце, выпадал и таял снег, варилось и выпивалось пиво, а дорога оставалась пустынной. О окончательно облысел, ноги его скривились, а в трактире поселилась Тян. Случай с ронином покрылся пылью в его голове, а змеи наконец-то покинули грудь - там чаще покоилась голова Тян - проклятая девчонка храпела как поросенок, но это было лучше, чем ползучие гады.

Однако нельзя было сказать, что деревня совсем не имела связей с Империей. Жители лесными тропами пробирались в соседние поселки и меняли лук и тыкву на кузнечные изделия, покупал ткани, чтобы сшить одежду, сам О заказывал себе пару деревянных бочек, когда во время сильных морозов некоторые из них в его подвале потрескались.

Если идти дальше, взяв подводу с быками, ребят покрепче и дубины поувесистее, то через несколько дней можно было добраться до провинциального городка, посмотреть на великолепные храмы Синто и Будд, воскурить благовония в память предков, посмеяться во время уличных представлений, поклониться важным самураям, идущим сквозь толпу, специально пошире расставив мечи, дабы держать вонючую деревенщину на расстоянии. Там можно было прогуляться по веселым кварталам, удивляясь и качая головой, что деньги берут за то, что в деревни можно у любой вдовицы получить задаром и в неограниченном количестве, если уж жена совсем надоела.

Оттуда привозили бумажные веера, муку, рыбу, соль, новости и слухи, но последние не шли ни в какое сравнение с новостями О, получаемыми от старухи. Раз в год староста отправлял в город налог, и на этом деревня полностью исполняла свои обязанности перед хозяевами и Империей.

- Твое желание скоро исполниться, - сказала старуха и О не сразу понял о чем она толкует.

С трудом вырвавшись из воспоминаний, трактирщик сделал очередную затяжку, поковырял свежий след волосатого человека, четко отпечатавшийся в мокрой после дождя земле, набирая грязь в ладонь. Не было у него никаких желаний, кроме как вырваться из проклятой деревни, прочь от пропахших маринованной редькой селян, прочь от мрачного леса, от Священной горы, от ходивших как люди обезьян, почему-то говорящих с древней ведьмой, чьи заклинания опутали, оплели трактирщика О, привязали его к этому заброшенному месту на окраине Империи, вдали от настоящей жизни, бурлящей почище, чем его пойло в деревянных бочках.