Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- Простите, вы не подскажете мне время? - точно на середине проспекта мы встретились, и человек тронул меня за рукав.

Я полез искать часы, задрал рукав, тупо поглядел на свое запястье. Ах да, часов нет. Забыл. Такое случается со мной нечасто, но все же случается.

- Что, время? - Трубин рассеянно сунул руку в карман, досадливо улыбнулся. - И у меня нет. Закон подлости! - он засмеялся, весело посмотрел на незнакомца. - Мы выходили, было около двенадцати. Может, без пяти...

- Да? - незнакомец чуть встрепенулся и машинально закрутил на весу левой кистью, вытряхивая из рукава пальто браслет с часами. - Хоть поставлю... Отставать вдруг начали, представляете?.. Пятнадцать лет шли секунда в секунду, и вдруг сегодня...

- Боже мой, до скольких же работает это кафе? - Полина, сытая, веселая, висла на мне и глупо улыбалась.

- До утра, деточка, - мягко сказал человек с портфелем.

Машин не было ни одной, и мы стояли кучкой на узком газоне, разделяющем проспект надвое. Летом этот газон зеленый, на нем высаживают траву и красные маки, но зимой он - всего лишь островок заледеневшей, каменной земли, неотличимый по твердости от асфальта.

На секунду я увидел нас со стороны: трое мужчин, двое из которых немолодые и солидные, а один - молодой и одноглазый, и просто одетая девчонка. Все четверо - кружком вокруг символической оси, и не только они, но и темные громады домов с разбросанными по фасадам оранжевыми окнами, и фонари, и звездное небо, и маленькая луна...

...А потом, неожиданно, жестоко в своей неожиданности - я один. Небо на месте, но почему-то прямо перед глазами, не нужно задирать голову, чтобы его увидеть, и летит к нему медленно-медленно, даже величественно, простая деревянная дверь с какой-то белеющей в темноте табличкой...

Такое растяжение времени можно объяснить, но в тот момент я совершенно ничего не понял и ни о чем не подумал, потому что кафе, из которого мы только что вышли, больше не существовало - не помню ничего, кроме двух картинок, первой и последней, но ведь был же взрыв - и я его не услышал. Кафе брызнуло во все стороны острыми кирпичами, стеклами, рваной арматурой, кусками дерева, мелкими осколками посуды, похожими на выбитые зубы, и все это сыпалось, сыпалось дождем на меня, лежащего, а потом вокруг взвыло, загрохотало - я обрел слух и сразу закричал.

Не верьте людям, которые говорят: я видел взрыв. Может быть, на войне это и возможно, но в обыденной жизни, в мирном городе, ночью, когда вдруг взлетает на воздух обычное, заурядное кафе, взрывная волна хватает тебя и швыряет об асфальт гораздо раньше, чем сработают твои зрительные нервы. Я помню, что как раз пытался разглядеть в освещенном окне улыбающееся лицо той женщины - то есть, смотрел-то в нужную сторону. Но вот с в и д е т е л е м взрыва так и не стал.

Я оказался его жертвой. Где-то в мертвом, полном лишь падающих предметов воздухе, в нескольких сантиметрах от меня, раздался тоненький стон, сразу заглушивший грохот: "Ма-ма...".

- Полина!.. - я попытался сесть, но смог лишь повернуть голову и сразу застыл от испуга.

Через проспект, в безопасной дали от моего тела, было светло и жарко, там разгорался нестерпимый огненный день с черными тенями от каждого камешка, рваная рана в стене высокого кирпичного здания выплевывала сгустки ослепительного огня, а с неба все падало, падало что-то, и лежали люди - Полина рядом со мной, раскинув руки, Трубин у фонарного столба, скорчившись, и в отдалении, больше похожий на набитое трухой пальто - человек с портфелем. Правда, портфеля не было, как не было и моего злосчастного свертка.

- Полина! - я дотянулся до безжизненной руки девушки и сжал ее пальцы. - Ты живая? Полина! Поверни голову!..

Она послушалась, и я увидел в пляшущем свете пожара ее белое лицо с черными дырами глаз:

- Эрик... ноги мои...

Трубин тоже зашевелился, сел, обхватил руками голову. Неподвижным оставался только незнакомец, и я почему-то подумал, что он мертв, слишком уж неестественной выглядела его поза, странно вывернутая, будто у куклы.

Со всех сторон к нам уже бежали черные фигурки, кто-то кричал, что надо найти телефон и вызвать пожарную команду, появился постовой и принялся заливисто свистеть, в домах светились уже все окна, и из них выглядывали люди - сотни людей. Я поднялся на четвереньки, подполз к Полине:

- Что - ноги? Ты сесть можешь?

Она пошевелилась, оперлась на локти, скорчила гримасу:

- Нет, не могу... по-моему, ноги... может, сломаны?..

Сквозь юбку и чулки я быстро ощупал ее кости, но они казались целыми. Полина стонала.

К нам, оскальзываясь, подбежал молодой парень в телогрейке, упал с размаху на одно колено, схватил меня за руку:

- Вы - пострадавшие? Сейчас. Мы уже позвонили.

- Помогите девушку перенести, - я с трудом поднялся на ноги, не удержал равновесия, ухватился за его плечо. - Черт...

- Да-да, - он с готовностью поднялся и крепко взял меня под руку. - Держитесь... сейчас мы вас... минутку...

- Я сломала ноги? - жалобно сказала Полина.

- Похоже, нет, - я стоял, чувствуя, как мир вертится вокруг меня все быстрее и быстрее.

На проспект вылетела "скорая помощь", пронеслась, вертя синей мигалкой, мимо взбудораженных домов, и с визгом затормозила на нашей стороне. Мой спаситель замахал руками, и через минуту нас уже грузили. Носилки были только одни, на них уложили Полину, которая все повторяла свой вопрос:

- Я сломала ноги? Понимаете, не чувствую. Совсем. Как будто их нет... - она затряслась от плача, размазывая по лицу грязные слезы.

Седенький врач покачал головой и посмотрел на меня, уже сидящего на полу машины, на сложенном сухом брезенте:

- Вы ее трогали? Поднимали?

- Нет.

- Возможно, поврежден позвоночник. А что у вас с глазом? Уже оказали помощь?

- Да нет, это раньше, - я тронул повязку и снял с нее приставший осколок стекла. - Просто невезучий день.

Привели согнутого Трубина, он смеялся, охал, тряс каким-то темным лоскутом.

- Вы как? - я помог ему сесть рядом на пол. - Целы?

- Вот что осталось от вашего одеяла, - он помахал тряпицей перед моим лицом, и я понял, что это - клок обгоревшей по краям коричневой оберточной бумаги.

Полина лежала на носилках, закрыв глаза.

- Что у нее? - тихо спросил Трубин. Он совершенно протрезвел и смотрел широко и испуганно.

- Не знаю. Ног не ощущает... А насчет одеяла - да и черт с ним. Таскать меньше.

Санитар заглянул к нам, держась за створки двери:

- Все, устроились? Тогда закрываю. Я впереди сяду, тесно тут. Ехать-то близко, вы уж как-нибудь потерпите...

- А остальные? - удивился Трубин. - Ну, этот тощий, в пальто? Из кафе кто-нибудь?..

Санитар пожал плечами. Появился врач с чем-то объемистым в руках:

- Это не ваше?

- Ну, надо же! - Трубин хлопнул меня по коленке и покивал доктору: - Наше, наше.

Сверток, совершенно целый, разве что намокший, поставили у моих ног.

- А больше нет живых? - спросил я.

- Увы, - доктор поджал губы и вздохнул. - Никого.

- И женщина - тоже?..

- Какая женщина?

Двери закрылись, и машина тронулась. Я знал, что дознаватели уже едут, но совсем не хотел с ними встречаться и потому радовался, что меня увезли. В общем-то, это было ненужно, ничего у меня не болело, а порезы и ссадины я мог промыть сам. Но наши врачи - великие перестраховщики, с любым синяком готовы в больницу уложить на неделю, а уж у нас, пострадавших от взрыва, они таких синяков насчитают сколько угодно. Обязательно сделают рентген, прощупают всякие почки-селезенки, смажут каждую ранку йодом и лишь после этого успокоятся.

Я закрыл глаза. Шок уже проходил, голова начинала соображать, но душа вдруг задним числом стремительно рухнула в пятки, и руки мои сами собой крепко вцепились в спасительный сверток, словно он мог удержать меня на поверхности и не дать утонуть в темном первобытном ужасе.

Кафе в з о р в а л о с ь!