Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Равнодушен я только к женщинам. Природа же не перестает меня волновать, словно душа сама возмещает недостаток чувств. Животных люблю, лес, закаты. Море видел - и опьянел от ровного прибоя с белыми барашками на волнах. Впервые очутился в краю вулканов - и целый день бродил среди пятен многоцветной почвы, прислушиваясь к глубинному живому гулу и прикладывая ладонь к земле, чтобы ощутить дрожь. А один раз, мальчишкой еще, не удержался, побежал по волнуемому ветром лугу, упал в мягкую шелковую траву и покатился, задыхаясь от восторга...

Санитарный поселок оказался запертым песчаными горами со всех сторон. Песок уже отрезал его от солнца: тут наступил синий вечер, зажигались фонари, бродили среди длинных одноэтажных бараков люди в одинаковых темных робах, прогуливалась вдоль сетчатого забора охрана. Встревоженный солдат замахал руками в ответ на мои расспросы: "Что вы, товарищ, сейчас посещений нет!", позвал старшего, тучного прапорщика с отвислым подбородком. Тот оценил мой приличный, хотя и измученный вид, угрюмо буркнул: "Я их фамилий не знаю, они под номерами все", посмотрел на протянутую свадебную фотографию: "М-да, лицо знакомое... Что, правда - отец ваш?..". Посовещались, оглядываясь на меня.

- Это же 113, бригадир, - заглянул через их плечи низенький солдатик в замызганной пилотке. - Сегодня только с ним ругался.

Мне велели:

- Ждите. На пять минут позовем. А вообще посещения у нас только по воскресеньям с пяти до семи вечера - запомните на будущее.

Я вздохнул с облегчением и стал ждать, бродя под фонарем у деревянной будки КПП. Мелькнула мысль: "Хорошо, хоть не он сбежал. А то где бы я его разыскивал?..". Нельзя сказать, что я волновался. Но чувство какое-то, томительное, неловкое, все же было, и оно не давало мне расслабиться.

- Эй, товарищ! - позвал голос.

Я обернулся, готовя улыбку, и застыл. На меня, держась за сетку ограды, вложив аккуратно пальцы в ячейки этой сетки, смотрел подслеповатыми глазами худой, почти истощенный мужчина лет пятидесяти, узнать в котором человека с фотографии было почти невозможно, настолько он изменился.

- Эрик? - неуверенно сказал он.

- Да, - я подошел, сглатывая сразу пересохшим горлом. - А вы и есть мой отец?

- Ну, можно сказать... - мужчина едва улыбнулся. - А чего ты приехал?

- Познакомиться, - я вдруг спохватился, что не привез ему никакого гостинца, даже плитки шоколада, и почувствовал прилив стыда. - Вы простите, я даже не знал, что вас найду... Не захватил ничего...

- Да ладно, - он переступил с ноги на ногу, глядя на меня почти заискивающе. - А как там мама?

- Мама нормально. Папа мой... ну, я хотел сказать, отчим - он старший дознаватель. Мама тоже в Управлении Дознания работает, в бюро пропусков. В служебном доме живем... Я вот жениться собрался.

- Она здорова? Как она вообще? - отца, похоже, мои дела совсем не волновали. - Он ее не обижает?..

- Да нет, у них любовь - второй раз брак продлили.

- Правда? Вот хорошо... - он облизнул губы. - А... это не она тебя прислала? Нет?.. Она обо мне не спрашивала?

- Не спрашивала.

Человек за оградой сник:

- Ну, понятно... А я уж тут... и письмо послать пробовал, и человека одного попросил ее найти... все без толку.

- Вы ее до сих пор любите?

- До сих пор? - он хмыкнул. - А что, сто лет прошло? Мы разошлись - тебе четыре было. Даже ты еще помнишь, как мы с ней жили. Или не помнишь?.. Я ее всегда буду любить. У нас в роду это у всех, как проклятие... - отец замолчал, морща лоб.

- Что - "это"? - я вдруг почувствовал озноб, словно кто-то обдул меня сзади ледяным воздухом.

- А ты еще не знаешь? - он неожиданно засмеялся, и я уловил в этом смехе неприкрытое злорадство.

- Если вы о женщинах...

- О них, дружок, о ком же еще. Кого любишь - с тем и получается. И больше - ни с кем! Ни-ког-да!.. У тебя ведь то же самое, признавайся! Иначе зачем бы ты приперся? Ты спросить хотел - именно об этом. И я чувствовал, что ты придешь!.. Она бросила меня как раз потому, что я ее любил - слишком любил! Бросила, хотя знала, что я больше ни с кем... что с остальными я вообще не мужик!..

Мне стало холодно и тоскливо. Я слушал его хриплый, неестественный, жалко-торжествующий смех и думал о том, что для этого человека действительно все на свете кончено, раз он - здесь, фактически в тюрьме, хуже которой только Карантин. Он даже не попытался что-то сделать, просто сложил лапки и пошел ко дну. А я теперь, когда знаю, наконец, все - что я сделаю?

- Глеб, послушайте, - я положил свои пальцы поверх его, точно в ячейки сетки. - У меня есть девушка. По вашей логике, раз я не хочу ее - значит, не люблю?

- Да, именно это и значит! - он враз успокоился и посмотрел тоскливо, но руки не убрал. - Знаешь, хорошая проверка чувств. Не ошибешься. Как предохранитель какой-то.

- А может, вы просто внушили это себе?

- Какая разница? Внушил или не внушил - а действует. И у отца моего такое было. Насчет деда не знаю, но думаю, у него тоже. А знаешь, в чем заключается главное гадство? Однолюбы мы все. Хочешь снова полюбить - и не можешь. Ничего не можешь!

- А как-нибудь... я не знаю... тренировкой?

Он снова засмеялся:

- Не повторяй моих ошибок, Эрик. Я пробовал. Разные есть способы... заставить себя это делать. И иногда - получается! Но чувство потом такое, будто тебя взяли и с головы до ног вываляли в грязи. Стоишь под душем и отмыться не можешь, потому что грязь-то не снаружи, милый, а внутри...

- Так все-таки получается? - я ощутил прилив радости и облегчения.

- Да, - вздохнул он. - Если крепко зажмуриться и внушить себе, что ты - с ней. С той, которую любишь. Тогда... в редких случаях... может что-то выйти. Но ты ничего не почувствуешь, кроме... грязи.

- А если у меня еще нет... той?

Он покачал головой:

- Тогда не знаю. Твоя мама была у меня первой - повезло мне, дураку. Шесть лет прожил в счастье. Знаешь, как это много?..

Домой я добрался глубокой ночью, на последнем автобусе, и застал родителей уже спящими. Мной владело тяжелое, угрюмое, какое-то беспросветное настроение, но утром, проснувшись, я увидел расцветающие на солнце облака, услышал далекие фабричные гудки и улыбнулся. Все ерунда. Я пытался представить себе ту, единственную - и видел сквозь утреннее небо бледную девочку, греющую ладошки о ребристую поверхность подъездной батареи, видел синеватые тени под глазами и светлые пряди, выбившиеся из-под платка, видел тонкую вену на детской белой шее... я видел ее, Хилю, и был почти уверен, что люблю. Нежность затопила меня, как свет, и если бы кто-то попытался отнять у меня моего маленького беззащитного человечка, я, наверное, пошел бы на все, чтобы этого не допустить. И наплевать, что поет только душа - это все равно любовь. А мой отец - всего лишь алкоголик, и с чего я вообще взял, что слова его - правда?..

А буквально через несколько дней Хиля вежливо выставила меня из своей прихожей, и, вернувшись в квартиру, ставшую вдруг огромной и гулкой, я заплакал.

Наверное, это был бы конец - если бы наутро я не узнал, что ее изнасиловали.

* * *

Чиновница улыбалась, и в этот момент она была просто женщиной, у которой вдруг отлегло от сердца и поднялось настроение. Я так ее и запомнил - улыбающейся, светлой, доброй. Минуты три оставалось до полуночи и до жуткого, исковерканного мгновения, когда...

Мы вышли в синюю морозную ночь, и Полина, раскрасневшаяся, смешная, ухватилась за мою руку:

- Ой, Эрик!.. Скользко как!

Скользко было не более, чем час назад, но ноги ее отказывались слушаться, и, наверное, тротуар сам куда-то плыл под ними.

Мороз усилился, мы дышали густым белым паром, а над нами, над городом, сияли иголочки холодных зимних звезд. Я перехватил сверток, который, казалось, стал теперь заметно тяжелее. Что там все-таки?.. Неуловимая какая-то вещь, может, даже ценная.

Человек с портфелем уже покинул свое место и шагал нам навстречу, к гостеприимным дверям кафе. Вблизи он оказался почти стариком с тонким, будто насквозь просвеченным лицом и быстрыми внимательными глазами.