Инферно - вперёд! (СИ)

Норс избегал смотреть памфлетисту в глаза. Ему было стыдно от осознания бессилия человека, даже, на первый взгляд, несгибаемого, перед бездушной бюрократией, способной, не колеблясь, втоптать в грязь любого ради сохранения собственных привилегий. В тот вечер многие из них молчали, сторонясь друг друга. Рийг Каддх нарисовал рассмешившую всех карикатуру на штаб-сержанта военной полиции Хокни, командовавшего их подразделением. Эта, несомненно, достойная всяческих похвал и высоких оценок жюри на выставке юмористических шаржей, картина, исполненная при помощи обугленного куска дерева на стене, подняла всем настроение. Впрочем солдаты 'пудры' смеялись недолго: кто-то успел донести Хокни, и тот незамедлительно явился в сопровождении пары таких же, как он, военных полицейских с тупыми выражениями, словно навеки приставшими к их лицам с квадратными челюстями. Последний внешний признак, считавшийся вербовщиками признаком исключительной силы воли, как утверждали, особенно ценился при отборе военнослужащих. Правдой это было или нет, но все кадровые капралы и сержанты отличались устрашающе выпяченной вперёд массивной челюстью. Наравне с зелёной формой, эта черта делала их похожими на ископаемых доисторических ящеров. Хокни, выстроив роту, с минуту молчал, свирепо осматривая её своими глубоко посаженными злобными глазками, а затем вызвал из строя Глиндвира и двух его приятелей, таких же законченных подонков.

- Вы отправляетесь сейчас чистить нужник, ребята, и на это вам отводится полчаса. Чтобы вы успели справиться с этим непростым поручением, я дам вам в помощь одного грязнулю, рядового Каддха, чья мазня уже успела испачкать нам стену в казарме.

Четверо солдат вышли, сопровождаемые полными недобрых предчувствий взглядами сослуживцев. Все две с половиной дюжины минут, отведённые Хокни на уборку сортира, он посвятил любимому своему развлечению - строевой подготовке. Как нетрудно догадаться, сам он отдавал команды, выполнять которые приходилось новобранцам. Взмокшие от пота, те почти с ненавистью вспоминали о Каддхе, по вине которого они были вынуждены перед самым отбоем маршировать вокруг собственных коек. Едва Глиндвир и остальных три новобранца вернулись, сержанты военной полиции удалились. Не отвечая на сыпавшиеся отовсюду вопросы, Каддх, выглядевший ещё более женственным, чем обычно, сам стёр карикатуру, не так давно столь старательно нарисованную им на стене. Норс, как и в случае с Ферсатом, отвёл свой взгляд: ему было слишком хорошо понятно, что именно произошло в сортире.

Их день был расписан буквально по минутам. Напряжённая, зачастую казавшаяся совершенным идиотизмом, учёба, ежесекундные окрики сержантов - всё это выжимало из них последние соки, постепенно превращая людей, привыкших мыслить и говорить свободно, в безропотных и вместе с тем жестоких исполнителей. 'Мы превращаемся в каких-то роботов', - однажды заметил Ферсат, машинально отдав честь проходившим мимо офицерам. К его собственному удивлению, тем, кто на сей раз донёс на товарища, стал сам Норс. Это случилось тем же вечером, когда он заглянул в комнату дисциплинарного командного состава для обычного своего доклада. Норс стал доносчиком с первых же дней воинской службы - в тот самый момент, когда осознал, что это - единственный способ успешно справиться с её тяготами. Впрочем, Хокни, казалось, был настроен в тот вечер благодушно - он выигрывал крупную сумму денег в карты - и, выслушав Норса в пол-уха, отпустил его обратно в казарму. В подобных визитах, которые всегда совмещались с посещением туалета, наверняка, были задействованы все служащие роты. Порой, глядя на Каддха - тот стал рекордсменом по количеству нарушений режима и постоянно получал внеочередные наряды по уборке, - уныло выводящего шваброй на полу какие-то узоры, Норс думал, что, возможно, перед ним единственный, кто не стал ещё информатором Хокни. Однако в это как-то не верилось. Вообще, ОПУДР, в отличие от общевойсковых подразделений, где в силу роста их численности, как говорят, стали понемногу снижать стандарты дисциплины, были отнюдь не райскими кущами. Солдатам запрещалось лежать на койках до отбоя, запрещалось посещать библиотеку, запрещалось писать и получать письма, а об увольнительных не могло быть и речи. Расстёгнутая пуговица, недостаточно туго затянутый ремень, грязные пятна на форме или, Эзус упаси, на ботинках, которые должны были всегда быть начищенными до зеркального блеска - всё это могло стать причиной телесного наказания или дополнительных нарядов, а также карцера. Последнее место, в котором, как поговаривали, люди сходят с ума, стало своеобразным местом паломничества для Глиндвира и его сообщников, которые, вопреки строжайшему запрету, где-то добывали сигареты и нагло, иногда даже в присутствии Хокни, курили. Впрочем, самые драконовские меры не помогали: уголовная закваска, оказавшаяся слишком крепкой в этих ребятах, не позволяла им разглашать свою тайну. Самому Норсу, который не получал наказания более строгого, чем удары дубинкой из кожи бегемота по филейной части тела, сержанты военной полиции казались всевидящими. От их неусыпного внимания не ускользали и малейшие нарушения режима. Похоже, что в их, воспалённом уставом, мозгу существовал некий сакральный образ совершенной роты, любые отклонения от которого они считали происками дьявола и боролись с ними с ревностью, достойной инквизиторов. Однако было в этом, наполненной бездумной, жестокой муштрой, армейском быте и нечто, доставившее Норсу несказанное удовольствие. Оказалось что среди группы несостоявшихся 'офицеров', так или иначе обманутых вербовщиками или 'врачами' из Управления тайного сыска и надзора, как то было в случае Ферсата, находился один настоящий офицер. Вернее, сказать, речь шла о бывшем офицере - разжалованном в рядовые капитане Глайнисе. Впервые увидев его - дело было на занятиях по огневой подготовке, когда они, как обычно, чистили свои винтовки, - Норс не поверил своим глазам.

- Капитан! Какая встреча! Как вы здесь оказались? - краем глаза Норс заметил, как один из приятелей Глиндвира, заслышав его слова, весь буквально обратился в слух.

- Бывший капитан, - хмуро, почти беззвучно ответил Глайнис. - Сейчас это не так важно.

Говоря так, экс-офицер с опаской смотрел по сторонам, явно побаиваясь, что его услышат.

- Я хорошо расслышал, настоящий кадровый офицер? - Ферсат приблизился к ним, явно готовый высмеять Глайниса в присутствии всей роты. Однако бывший капитан поспешил отойти в сторону - его руки, двигаясь почти автоматически, не переставали разбирать винтовку. Нетрудно было заметить, что бывший капитан выполнял эту процедуру ранее бесчисленное множество раз, и Норс даже смутился, вспомнив, что Глайнис и его подчинённые, так или иначе, выполнили свой долг, защитив Дуннорэ-понт от первых атак 'лиловых'. Ферсат, подчинившись нетерпеливому жесту Норса, вернулся к своей, никак не желающей расставаться с затвором винтовке - на них уже смотрел штаб-сержант Хокни, и взгляд его, не суливший ничего хорошего, выбил из Норса всякое желание возвращаться к обсуждению данной темы. По-другому, впрочем, думал Глиндвир и его дружки: то были тёмные, воспитанные в смоге неблагополучных кварталов, характеры. Ночью, едва скомандовали отбой и отключили свет, Норс, скорее, уловил каким-то особым чутьём, являвшимся синтезом всех чувств, нежели действительно увидел, как несколько теней неслышно покинули свои койки и приблизились к той, на которой спал Глайнис. Послышались сдавленные ругательства, хрип и звуки ударов. Наконец, всё стихло, и тишину нарушали лишь стоны бывшего капитана Глайниса. Наутро во время построения тот выглядел самым жутким образом: его нос, губы, глаза опухли - всё лицо, представлявшее собой огромный синяк, производило такое впечатление, будто на него обрушился дом. Хокни, казалось, не замечал этих следов избиения, даже глядя на Глайниса в упор, и тот, едва не плача от обиды, не нашёл в себе сил пожаловаться. В этот миг Норс почувствовал, что жалеет и даже немного уважает капитана.

...Это построение ничем не отличалось от предыдущих. Хокни будет строить их раз за разом и играться в солдатиков, пока их мысли не остановятся окончательно, а мозги не превратятся в куски оплавленного олова. Тогда, окончательно деградировав как писатели, художники, журналисты, они превратятся в идеальных солдат.