«Защита 240» (с илл.)

Все ушло и даже она… Нет, нет! Надо обо всем написать ей. Она любит, конечно, любит, она поймет!

Никитин вырвал из блокнота несколько листков и начал:

«Женя!

Я не могу больше! Я должен сказать тебе все. Меня обязывает к этому любовь к тебе. Любовь властно вошла в мое одиночество, охватила всего меня, просветлила душу. Весь мир заиграл другими красками — светлыми, яркими. Дни не омрачались больше тягостными воспоминаниями. Прошло то время, когда я каждый наступающий день встречал со страхом и провожал с облегчением: «сегодня никто не пришел». Я уже был спокоен, я считал, что цепь оборвана и вот теперь снова…»

Да, теперь снова. Когда же это началось? Когда это появилось? Никитин перебирал в памяти все до мелочей. Перо было отложено, листки забыты, и он силился вспомнить, когда так стали смотреть на него! Перебирал все свои поступки, слова, даже жесты и выражения, но не в силах был припомнить ничего такого, что могло бы повлиять на отношение к нему сотрудников. Он не мог вое становить, с какого именно момента все это началось. Он даже не мог определить для себя, что началось, но начало чего-то он чувствовал определенно. Настороженность, какое-то особенное внимание к нему. Это трудно объяснить, но он чувствовал на себе глаза сотрудников. И снова болезненно сжался комочек внутри, и снова, как в те дни после последней встречи на узкоколейке, стало страшно. Нет, страшнее. Во много раз страшнее — ведь тогда в его жизнь еще не вошла Женя. А теперь?..

Никитин снова схватил перо, и оно нервно забегало по листкам блокнота:

«…Женя! Ты открыла для меня другой мир. Я уже не бродил в темноте. Ты принесла мне счастье! В моей жизни вспыхнула светлая полосочка, и вот она должна угаснуть. То, что творится сейчас вокруг меня…»

Никитин вздрогнул. За стеной что-то зашуршало, показалось, что кто-то скребется в ставню. «Следят! Везде следят. Наверное следили, когда ходил к карьеру, наверное догадались».

Мучительно захотелось пойти опять к карьеру. Проверить — будут следить или нет? Но это глупо и, главное, рискованно. Снова принялся за письмо. Много раз отрывался от него и все чаще прислушивался к шорохам и стукам в доме, в саду, на улице. В письме никак не удавалось подойти к главному. Чаще и чаще мелькала тревожная, больная мысль: «А может быть, и Женя… ее предупредили, и она не может ему ничего сказать, она тоже следит… Искала его все утро, явно хотела встретиться после работы…» Ему удалось увильнуть, пройти домой, не столкнувшись с ней… Неужели и она?!.

Скрипнула калитка.

Никитин потушил свет и прильнул к щелке в ставне. В темном палисаднике мелькнула какая-то тень.

«Зачем потушил свет? Ведь это только лишняя улика. Волнение может выдать. Надо держаться до конца. Еще не все потеряно. Ведь никто ничего не может узнать».

Никитин зажег свет, сел к столу.

«Никто не узнает»…

Скрипнула входная дверь. Никитин вскочил, отпрянув от стола.

— Войдите, — вскрикнул Никитин сдавленным голосом, не дожидаясь стука. Дверь нерешительно скрипнула еще раз, но не открывалась. — Входите! Входите! — в отчаянии закричал Никитин.

— Женя?!

Никитин медленно отступал в глубину комнаты, хватаясь за спинки стульев, за стол, и остановился, прислонившись к шкафу. На бледном потном лбу лежала прядка темных волос. Глаза блуждали, и он еле смог выдавить из себя:

— Ты?.. Ты пришла?

— Я пришла, Андрей. — Голос Жени прозвучал очень тихо.

— Пришла… — Рука Никитина поползла к воротнику косоворотки, пальцы судорожно нащупывали пуговицы и наконец рванули ворот. — Зачем ты пришла?

— Андрей, что с тобой?

— Зачем ты пришла? — со страхом и радостью прошептал Никитин.

— Я пришла потому, что люблю тебя, Андрей.

— Любишь?!

Она любит! Она пришла сказать ему, что любит. Как дорого это желанное слово и в какой страшный момент пришлось услышать его. Разве он имеет право сказать ответное «люблю»! Она любит!.. Мысли путались… На смену жгучей радости, порожденной одним этим желанным словом, пришло отчаяние, боль и наконец смятение: «Любит? А может быть, тоже следит. Может быть, подослана, и там… за дверью…»

Дверь распахнута настежь, ветер раскачивает ее, а за нею жуткая темнота ночи. Никитина непреодолимо потянуло в эту пугающую неизвестностью темноту, потянуло, как тянет человека в бездну, когда он стоит на самом ее краю, и он бросился прочь, даже не взглянув на Женю.

— Андрей!

Хлопнула калитка. В поселке взметнулся собачий лай.

«Что случилось? Что с ним, почему он убежал? Может быть, ему сейчас надо помочь?.. А может быть, он и не любит…»

Женя растерянно окинула взглядом комнату и только сейчас заметила разбросанные по столу листки.

«Женя!

Я не могу больше! Я должен сказать тебе все. Меня обязывает к этому любовь к тебе…»

Белова быстро прочитывала листок за листком.

«Любит! Он любит, и ему тяжело. У него какое-то страшное горе, и он страдает. Он страдает! Любимый мой! Ему тяжело, а я здесь…»

Женя схватила листки и выбежала из комнаты.

5. ТАИНСТВЕННОЕ СООРУЖЕНИЕ

С момента, когда Крайнгольц нажал кнопку, вмонтированную в письменном столе, события начали разворачиваться с кинематографической быстротой.

Полицейская машина доставила его в Гринвилл, а остаток ночи он коротал в вонючей тюремной камере. Утром ему предъявили обвинение, а к полудню втиснули в закрытый душный автомобиль и повезли в столицу штата. Следующую ночь он провел также без сна в одиночке столичной тюрьмы и еще не успел освоиться с Мыслью о том, что его почти наверняка ожидает электрический стул, как дверь камеры отворилась и вошел юркий худощавый субъект, назвавшийся адвокатом.

— Разрешите мне, мистер Крайнгольц, выразить свое глубочайшее сочувствие по поводу утраты вами друга, всеми нами уважаемого доктора Пауля Буша…

Такое начало разговора Крайнгольцу показалось странным, и он насторожился, готовый разоблачать адвокатские уловки.

— Благодарю вас, — сухо ответил он, — вы очень любезны, господин адвокат, но, надеюсь, не только желание выразить мне соболезнование привело вас сюда, не правда ли?

— Совершенно верно, мистер Крайнгольц, я имею поручение своих доверителей сообщить вам, что вы свободны, мистер Крайнгольц.

— Свободен?!

— Простите, я не совсем точно выразился. Вы свободны от пребывания в тюрьме — вы взяты на поруки. Залог за вас уже внесен. Небольшие формальности в канцелярии — и вы сможете покинуть тюрьму. Ну, а что касается предъявленного вам обвинения, то и с этим все будет улажено в самое ближайшее время.

Крайнгольц посмотрел на вертлявого адвоката и подумал, что если он согласится на «улаживание» дела, то» этим самым признает себя виновным.

— Будет улажено, говорите?

— Ну, конечно! — с деланным энтузиазмом воскликнул адвокат.

— Перспектива не из приятных.

— Неужели вас не радует возможность оставить тюрьму? Я был счастлив, что вхожу к вам с радостным известием. Поверьте, для адвоката нет ничего более приятного, чем сообщить об освобождении, об улаживании дела.

— У меня мало причин радоваться этому. Прежде всего я не считаю себя преступником и не хочу, чтобы мое дело «улаживалось». Я хочу справедливости и требую правосудия. Я сам буду защищать себя на суде. Конечно, вести процесс, находясь на свободе, мне было бы гораздо легче, но все же от поручительства я должен отказаться.

— Отказаться?!

— Да. Я в таких отношениях с моей бывшей женой Элеонорой Диллон, при которых не могу согласиться на ее поручительство.

— Элеонора Диллон? Простите, мистер Крайнгольц, мне, конечно, известно, что Элеонора Диллон была вашей супругой, но я не совсем понимаю, какое она в данном случае имеет отношение к поручительству.