«Если», 2012 № 12

— Эта бомба на «Гинденбурге»? Прямо сейчас?

Женщина и Гейзенберг одновременно кивнули.

Сверху раздался скрип, затем с грохотом распахнулся люк. Его привязали, и оттуда медленно опустилась лестница. Гигантская туша цеппелина теперь висела в каких-то шести метрах над ними, сюрреалистическая в своей громадности, серебряная во тьме — единственный прожектор светил из гондолы управления.

— И вы повезете ее в «Орлиное гнездо»?

— Да, Мо, повезет. Экипаж набран из добровольцев. Сверхбомба находится в грузовом отсеке, газовые ячейки для повышения грузоподъемности наполнены водородом. Завтра, примерно в полдень, они достигнут «Орлиного гнезда» и пристанут к приемной башне. Профессор Гейзенберг выйдет из цеппелина. Герр Гитлер и другие будут на посадочной площадке, чтобы встретить создателя великой бомбы, а потом, предположительно, поднимутся на борт «Гинденбурга» посмотреть на бомбы, благополучно доставленные через нейтральную Швейцарию.

— Вместо этого…

— Вместо этого сработает ядерный заряд, обогащенный уран достигнет критической массы, и войне будет положен конец.

— Боже мой!..

Деревянной пристани коснулась лестница. Вернер Гейзенберг оперся о руку Мо Берга и с его помощью поставил правую ногу на первую перекладину. Берг крепко ухватился за лестницу, ему на помощь пришла женщина. Их руки соприкоснулись, когда Гейзенберг начал подъем, и Мо ощутил уже знакомую тошноту и миг дезориентации. Тогда он обернулся посмотреть на дом. В нем снова горели огни, а через занавески виднелось множество людей. Заметил ли кто-нибудь отсутствие Гейзенберга? Или там другой Гейзенберг?

Мо посмотрел наверх: Гейзенберг уже добрался до кабины, и ему навстречу протянулись руки, чтобы помочь забраться в люк. Женщина исчезла. Его «беретта» снова лежала у него в кармане, и он знал, что здесь, сейчас, она не исчезала. Кто-то закричал. Мо почувствовал, что лестница дернулась у него из рук вверх и поползла в брюхо чудовища.

Крики приблизились, по толстому слою снега, покрывавшему теперь землю, захрустели шаги. Озеро было покрыто льдом. И было очень холодно.

К нему бежали два человека, один впереди другого. Первый — Вайцзеккер, он размахивал «люгером» и кричал на немецком: «Останови, останови дирижабль, ты должен остановить дирижабль!». За ним мчался Пауль Шеррер, стараясь догнать Вайцзеккера и тоже крича:

— Карл, не стреляй, не стреляй! Водород! Водород!

Значит, они знали. По крайней мере, Шеррер. Здесь без сюрпризов. Мо достал из кармана «беретту». Вайцзеккер находился метрах в тридцати от него. Потребуется очень удачный выстрел.

Вайцзеккер остановился, вытащил заряженный магазин из кармана пиджака и принялся неловко возиться с ним, вставляя в «люгер». Раздался отчетливый щелчок, когда магазин встал на место.

Шеррер подбежал к нему и схватил за руку, но тот обернулся, оттолкнул его и выстрелил практически в упор. Шеррер крутанулся и упал. На занятиях по стрелковой подготовке Мо Берг показывал отличные результаты, хотя там у него был «кольт» калибра 0,45 дюйма. Однако пару месяцев назад, в доме Шерреров, как раз возле этой самой пристани — только в другой реальности, страшно далекой от этой, — он потратил два дня на стрельбу по мишени из «беретты».

Он прицелился, пока Вайцзеккер оборачивался и возился, загоняя кривошип в заднюю часть пистолета, чтобы подать патрон в патронник. Это заняло у него две секунды, и затем он направил «люгер» на «Гинденбург».

И умер — над его левым ухом появилась дырка от пули из «беретты» Мо Берга.

Мо живо бросился к нему, весь в клубах пара от неожиданно утяжелившегося дыхания. Вайцзеккер упал на колени и все еще казался живым. Этот человек застрелил Пауля Шеррера. Мо послал ему в затылок вторую пулю, и когда тот завалился на бок и затем перекатился — уже мертвый — на спину, Мо сделал еще один выстрел в лоб нациста.

Внезапно стало очень тихо. Мо услышал хруст снега: подходил кто-то еще. Он поднял голову — это была, конечно же, та самая женщина. Она опустилась на колени перед стонавшим Шеррером.

— Пуля прошла через мышцу предплечья. Крови немного. Ему очень повезло, — сообщила она.

На Шеррере не было пальто — все произошло слишком быстро, чтоб он успел его надеть. Женщина оторвала рукав его рубашки, сделала из него полоску и обвязала вокруг раны.

Она поднялась. Уже приближались несколько человек, но у них еще оставалось несколько секунд.

— Знаешь, Мо, в некоторых сценариях ты так и не добрался до Европы.

— Что?

— Правда. Иногда ты бейсболист, иногда адвокат, а иногда живешь дома с сестрой, один, читаешь свои газеты и боишься всего мира.

— Вообще-то не боюсь, дело совсем не в этом.

Позади них взревели двигатели, и цеппелин двинулся над озером в сторону Локарно, чтобы завтра оказаться в Берхтесгадене и к полудню сделать что-то настоящее, что-то значимое.

— Все это весьма изменчиво, Мо, — сказала она с улыбкой. Он покачал головой. Такой миг, а она превращает Гейзенберга в шутку.

— Мо, — продолжила она, — есть место, где ты кетчер в «Сенаторс».

— Боже упаси.

— Но во всех этих местах, во всех этих мириадах возможностей ты достижим. Ты с легкостью перемещаешься через границы. И ты всегда доводишь дело до конца.

— Знаешь, я не дурак…

— Совсем наоборот, Мо. Твой интеллект, твои знания языков и твоя способность ломать стереотипы… Вот почему ты нам нужен.

— Но все-таки я вынужден признать, что не совсем понимаю, что же здесь происходит.

Толпа с вечеринки окружила их. Люди склонялись над Шеррером, пытаясь ему помочь, и зачарованно, с ужасом таращились на кровавое месиво, когда-то бывшее Карлом Вайцзеккером.

— Ладно, — сказал Мо, — я понимаю. Запиши меня.

Она улыбнулась, взяла его под руку, и затем — после тошноты, после мига головокружения — они оба, Мо Берг и женщина, одни на всем берегу озера, ушли в безмолвную темноту странно теплой декабрьской ночи в Цюрихе.

Кайл Керкленд

Блоха на спине

Меня зовут только в чрезвычайных обстоятельствах. И хоти правительство дает довольно туманное определение тому, что можно считать чрезвычайными обстоятельствами, но к тому времени, как я приступаю к работе, люди обычно уже орут друг на друга, принимают необдуманные решения, паникуют. Я привожу все в порядок. Иногда играю роль хорошего парня, в других случаях изображаю одновременно молот и наковальню; как бы там ни было, это все обман. Я вправляю людям мозги при помощи лжи. Сперва я, бывало, посмеивался над этим, но после двенадцати лет работы мне надоело. Вся моя жизнь состоит из лжи.

Вопреки ожиданиям, в конференц-зале, куда я вошел, было довольно тихо. Никаких воплей, никакого выдирания волос и скрежета зубовного. Многие из сотрудников этой небольшой больницы, расположенной в малонаселенном округе в Южной Дакоте, были заняты своими делами где-то в другом месте. Из десяти человек лишь у двоих наблюдались признаки напряжения. Оба были учеными. Я изучил их досье, пока летел сюда.

По Уэффл, двадцать восемь лет, гений и индивидуалист. Уже получил должность в университете Крествью — потрясающее достижение, учитывая, что преподавательский состав последнего кишит нобелевскими лауреатами. Уэффл южанин — я заметил следы легкого акцента, когда слушал записи некоторых его лекций. Высокий, гибкий, светловолосый, он встретил меня безмятежным взглядом, когда я вошел в комнату, однако его нос едва заметно наморщился. Я наблюдал то же самое выражение на записях, когда у кого-нибудь из особенно тупых студентов возникали проблемы с пониманием основ предмета. Кларисса Жарден, сорок шесть лет, образец консервативного ученого, педантично следующего правилам. Возглавляет кафедру биологии в местном университете. Местная, родилась в Рапид-Сити. Неплохо продвинулась, но так и не вошла в высшую лигу — по какой-то причине она всегда оставалась большой рыбой в маленьком пруду. Меня встретил пристальный взгляд ее темно-карих глаз; она смахнула прядь седеющих волос со своего широкого, прорезанного глубокими морщинами лба. Я заметил, как ее брови на мгновение сдвинулись.