«Если», 2012 № 12

Работа в госбезопасности — такое дело, в которое ввязываешься, потому что ты еще слишком молод, чтобы понять, во что влипаешь. И хотя такие вещи, как честь мундира, уже давно перестали иметь для меня значение, я оставался в должности еще лет десять и сделал много хорошего.

Помните ту угрозу наночумы в Лос-Анджелесе шесть лет назад? Этот эксперимент не был повторен только потому, что мы с моими коллегами вовремя нашли террориста. Нам пришлось прибегнуть к грязным методам, но это был единственный способ спасти одиннадцать миллионов жизней. После того как небольшие группы и даже отдельные люди получили возможность без труда приобретать оружие катастрофической разрушительной силы, для выживания цивилизации стала необходима жесткая зацикленность на секретности. Одно-единственное мгновение, когда ты доверился не тому, кому нужно, — и миллионам людей можно сказать «пока».

Такая высокая степень защиты имеет кучу недостатков; никто не знает об этом лучше, чем сами агенты безопасности. Всеми твоими мыслями владеет сомнение. При встрече с новым человеком первое, о чем ты думаешь: «Что он может скрывать?».

Вот, например, Кларисса. Она ждала меня при входе в больницу и тут же принялась изливать раздражение по поводу диких идей По. Тот якобы заявил, что обнаружил некое излучение, посредством которого были «оживлены» двое пропавших пациентов.

Я слушал ее, но лишь вполуха. Остальная часть моего внимания была занята вопросом: с какой стати знающему, одаренному ученому с такой язвительностью нападать на своего коллегу? Зависть? Возможно. Однако судя по ее досье, она выбрала свою карьеру сама — ей никто не мешал играть с большими мальчиками, но она решила остаться поближе к дому. Это говорило о совсем другом типе человека, чем тот, который я видел перед собой. Мне рисовался характер скептический, но в конструктивном, матриархальном смысле. Однако по тому, как Кларисса действовала, ее скорее можно было отнести к типу бойца высшей лиги, пробивающегося к славе и достатку по головам всех, кто с ней в чем-то не согласен.

— Несомненно, даже тот, кто не получил практически никакого научного образования, — говорила Кларисса, явно имея в виду кого-нибудь типа меня, — должен понять, что По только уводит дело в сторону, отнимая время и ресурсы от действительно насущной проблемы.

— Конечно, — отозвался я. — Увидеть это так же легко, как лицо Эндрю Джексона на горе Рашмор.

— Вот именно. Так значит, вы что-нибудь с этим сделаете?

— Я поговорю с ним.

Кларисса уставилась на меня. Выражение свидетельствовало, что она считает меня слишком мягкотелым для этой работы. Мы расстались в коридоре; она хмурилась и качала головой.

«Обмана сеть, начав с петли, прострется до краев земли…» [22] Звучит громко, но эта старая поговорка как-то выпадает из памяти, когда у тебя за спиной целое правительство, готовое поддержать любую ложь, которую тебе захочется сплести. Я говорю, а правительство делает так, что это становится правдой. Или похожим на правду. Здорово, да? Однако ничего здорового тут нет. Хотел бы я быть одним из тех людей, чья правда не столь эластична.

Тем не менее к этим волшебным превращениям лжи в правду быстро привыкаешь. Вот, например, Кларисса. Мне надо было соблюдать осторожность. Она была не той, за кого себя выдавала, а значит — либо враг, либо коллега. Я полагал, что скорее коллега. Сказать наверняка было трудно: правительство охраняло списки своих агентов с повышенной тщательностью, однако плохие парни чаще всего не жалели времени, чтобы вызубрить то, что должны были знать согласно своей легенде. Правительственные кадры, с другой стороны, иногда позволяли себе поддаться слабости, и в нашем случае Кларисса допустила ошибку: как бы ловко правительство ни подгоняло данные, оно не могло изменить лица на горе Рашмор. Если человек говорит, что он родом из Рапид-Сити, то должен знать, чье лицо есть на горе Рашмор, а кого там нет.

Я нашел По в подвале. Окруженный свитой лаборантов и других специалистов он листал какие-то графики, изображавшие волнистую кривую — похоже, это была энцефалограмма, запись волн мозга. Время от времени он обводил что-то на диаграмме красным карандашом.

Толпа расступилась, и я прошел внутрь. С минуту я глядел через его плечо. Из приглушенных переговоров собравшихся я понял, что эти данные каким-то образом относились к пропавшим пациентам приблизительно на момент их исчезновения, хотя директор и уверял меня, что никаких записей не делалось. Я спросил По, что это за график.

— Это не медицинская диаграмма, — ответил он. — Распечатка показаний датчика, вмонтированного в оборудование наблюдения за «спящими». Датчик должен был отслеживать работу прибора, однако я адаптировал данные так, чтобы их можно было использовать для другой цели.

— И интерпретировали их, — добавил скептический голос.

— Вот именно, — отозвался По, не поднимая головы. — И судя по ним, эти существа не люди.

Молодежь пожирала его восхищенными взглядами. Более пожилые ученые стояли, скрестив руки на груди, и поглядывали на него настороженно.

Многие считали, что «спящие» генетически модифицированы, по крайней мере слегка, однако По, кажется, говорил о чем-то другом.

— Вы хотите сказать, что они прилетели из космоса? И потом залегли в спячку в южнодакотских Бедлендах?

— Тела ниоткуда не прилетали, — сказал По, обводя кружком еще один отрезок диаграммы и переходя к следующему. — А вот существа, которые их в настоящий момент населяют, напротив, определенно явились к нам из космоса.

Те, кто до этих пор посматривал на По настороженно, принялись закатывать глаза к потолку. Обведя еще один кусок кривой, По отложил график и поглядел на меня. Я сохранял нейтральное выражение лица.

— Я считаю, — сказал он, — что этот график может представлять собой запись наведенных магнитных помех. Допустим, побочный эффект переноса на новое место некоей весьма специфической формы жизни и ее внедрения в эти тела.

— В два из них, — предположил я. — Что и послужило причиной их пробуждения.

— Совершенно верно.

— И как, по-вашему, выглядит эта гипотетическая жизненная форма? Что-то вроде излучения?

По лицу По проскользнуло мимолетное выражение уважения.

— Может быть… а может, и нет. Но это хорошая аналогия. Такая же, какую использовал бы я сам.

Я окинул взглядом помещение. Шестеро оставшихся «спящих» пребывали в своих коконах, с виду совершенно безжизненные, если не считать контрольных экранов, на которых отображались их вялые жизненные параметры. Молодые ученые и лаборанты сгрудились вокруг По Уэффла, боясь упустить хоть слово из того, что он говорил. Более пожилые, наоборот, отступили подальше, словно беспокоились, что ересь По может оказаться заразной.

— Представьте себе атом, — продолжал По. — Это собрание частиц — электронов, протонов и нейтронов. Это система. Атомы испускают излучение, когда электроны переходят с высокого энергетического уровня на более низкий, и поглощают излучение в противоположном случае. Почему бы не предположить, что системы взаимодействующих клеток, таких как нейроны, тоже могут быть способны на нечто подобное?

Я пытался следить за нитью его рассуждений.

— Вы хотите сказать, что им в мозг что-то проникло?

— По существу — да. Я думаю, это нечто вроде мыслительной энергии. Это хорошо согласуется с одной задачей, над которой я некоторое время работал и размышлял. В физике уже давно установлен закон сохранения энергии: суммируйте всю энергию до и после события, и результаты должны совпасть. Если они не совпадают, это означает, что где-то есть скрытый источник энергии, о котором мы не знаем. Теперь подумайте над теми аспектами человеческого мозга, которые касаются сознания. Сознание никогда не включалось в физические уравнения, даже несмотря на то что в соответствии с определенными интерпретациями квантовой механики оно, по-видимому, играет важную роль: сам акт наблюдения, совершение измерений меняет вероятность волновой функции. Редуцирует вероятность до единицы, как иногда говорят физики. Так вот, мне кажется, что если включить сознание в уравнения, суммы энергий не будут совпадать.