Сокровища града Китежа<br />Невероятное, но правдивое происшествие с предисловием издательства, прим

Пришедший в себя после смертельного испуга и неожиданного купанья Дэвид Бартельс лежал в палатке и укутанный во все имевшиеся одеяла, — дрожал мелкой дрожью. Я и профессор, с предосторожностями, сами внесли поднятые со дна озера предметы. Это было нечто странное и непонятное. Какой-то вязкий и липкий ком не то глины, не то ила. Из него торчал обломок дерева. Небольшой острый обломок дерева.

— Господин Бартельс, в состоянии ли вы выслушать то, что я вам сообщу?

— Ах, сссообббщщуу? Ну что вы там сссооббщщщите?

Бартельс, очевидно, был раздражен и вообще еще не совсем пришел в себя.

— Н-ну, говорите, что еще?

Учитель встряхнул своей гривой, сжал мне руку и не спеша начал.

— После трехчасовых тщательных поисков на дне озера, Ивану Федоровичу не удалось обнаружить ничего примечательного…

— Ну да, ну да, — я так и знал! Это гнусная авантюра — и ваши бездарные изыскания причиной этому!

Я ободряюще сжал руку учителя и голосом, полным достоинства, он продолжал:

— По-видимому, все дно озера покрыто равномерным слоем ила и естественно, что при беглом, а пожалуй и тщательном осмотре— ничего обнаружить невозможно. Ил, как ил, как во всех озерах.

— Ну да, ну да! — корчился Бартельс. — Как во всех! А деньги мои…

— Не спешите, господин Бартельс! Я полагаю, что вы можете отказаться от участия в концессии…

— Да, да, конечно! Я тоже так полагаю! Но, уважаемый ученый, кто вернет мне затраченные средства, кто, уж не вы ли?

— Да, так, — мы!

— То есть, как это — вы?

— Мы! Мы будем продолжать работы и, я уверен, в кратчайший срок сможем возместить все понесенные вами расходы.

Глаза господина Бартельса налились кровью; от охватившего его гнева он даже не мог ничего сказать и этим воспользовался дорогой учитель.

— Мы будем продолжать работы. Водолазу не удалось обнаружить ничего, кроме вот этого странного кома, я бы сказал, глыбы.

С этими словами Оноре указал Бартельсу на предмет, извлеченный из озера. Господин Бартельс приподнялся на локтях и уставился на него.

— Это глина, по моему — культурная глина, но вот здесь торчит какой-то кусок дерева, и он меня очень интересует.

Господин Бартельс приподнялся еще выше.

— Вот мы сейчас узнаем, что это за дерево. Дитя мое, крикните людей, пусть размоют эту глину!

— Остановитесь! Стойте!

Все одеяла разлетелись в стороны. Бартельс выпрыгнул из постели и загородил выход из палатки.

— Остановитесь! Стойте! Вы с ума сошли! Дерево? Где дерево?

Бартельс охватил руками глину и любовно поглаживал ее.

— Никаких людей! Никаких! Мы — сами!

— Жюлль, пожалуйста, за водой! Ведро воды! Несколько ведер воды!

Я вышел из палатки. Когда я вернулся, Дэвид Бартельс и Оноре Туапрео сидели на земле и руками осторожно отдирали от глыбы кусочки глины. Дерево обнажалось.

Втроем мы принялись за работу. Мы обмывали обнажавшееся дерево, мы работали в поте лица. За стенами палатки утих говор людей, погасли вечерние костры, черной кошкой пробежала ночь.

На утренней заре, утомленные, но бодрые — мы окончили нашу работу. С блаженным видом сидели мы на корточках, а перед нами лежал обломок ларца. Он был изъеден червями, полуразрушен, но все еще хранил следы высоко художественной работы. Несомненно, — это чудом уцелевший на поверхности дна озера обломок одного из бесчисленных ларцов града Китежа.

Нежно ласкал его Дэвид Бартельс одной рукой. В другой он сжимал слиток золота странной формы, напоминающей древние монеты. Этот слиток мы обнаружили в самом углу обломка, среди грязи и ила.

Утренняя заря разгоралась все ярче и ярче, а мы сидели, потрясенные открытием. Наконец Бартельс, бережно запрятав в бумажник золото, — поднялся.

— Идемте, гениальный учитель, идемте сейчас же!

Они поднялись и вышли. Я так устал, что не смог следовать за ними… Я упал на постель и моментально уснул.

— Вот здесь мы пророем первый канал, а там вот, чуточку восточней, он должен будет соединиться со вторым! Вы понимаете, Бартельс?

— О да, да, дорогой Оноре, — я все понимаю, хотя ничего не понимаю! Но главное, что вы это понимаете, а ведь вы капитан!

— Итак, гениальный учитель, мы приступаем к капитальным работам! Я не могу, я в восторге, я влюблен в вас, гениальный учитель! Разрешите мне поцеловать вас!

Розовые в лучах восходящего солнца — они крепко обнялись и расцеловались.

17

Дэвид Бартельс не уставал подписывать чеки, и берега озера Гнилого со сказочной быстротой преображались.

Тесом свежих досок улыбались бараки рабочих. Резными коньками на окнах поглядывала контора. Железным шагом побежала вдоль берегов узкоколейка. Запыхтел паровичок. Сотни лопат вгрызались в землю. Отводные каналы щупальцами разбегались от озера. Где-то шипел подъемный кран и тяжело охал, вбивая сваи, паровой молот. Работы концессионного предприятия на озере Гнилом с каждым днем развертывались все шире и шире.

В конторе на новеньких ремингтонах стрекотали машинистки. Сгибаясь над журналами, прилежно вносили входящие и исходящие аккуратные регистраторы. Постукивал костяшками счетовод. Позванивал серебром кассир. Машина была пущена в ход, машина завертелась, — пошла, пошла, пошла! Господа концессионеры плутовато ухмылялись и исподволь потирали руки, предвкушая тот счастливый день, когда…

Ну да нет, лучше об этом не говорить. Да и некогда было особенно предаваться мечтам, — работа кипела, ею нужно было руководить, направлять, командовать. И господа концессионеры — командовали.

От конторы кабинеты концессионеров были отделены узким и длинным коридором.

Ведающий технической частью концессии

ЖЮЛЛЬ МЭНН

Надпись красовалась на кабинете № 1.

Кабинет Жюлля был прост, как и всякая рабочая комната: стол, стулья, чернильный прибор, телефон, да на стенах громадные полотнища карт. Здесь вечно было полно народу.

Сюда собирались на бесконечные совещания инженеры и прочий командный состав. Приходили комиссионеры и инкассаторы самых разнообразнейших фирм и предприятий. Ежедневно прибегали из рабочкома. Сюда заглядывали все, кто, так или иначе, причастен был к развернувшимся работам. В кабинете было грязно и накурено. На столе вороха бумаг производили впечатление погрома. Только пылкий темперамент француза в состоянии был во всем этом разбираться, со всеми сговориться и поладить, даже крепко поругавшись предварительно, и чувствовать себя, как рыба в воде.

Жюлль похудел. Он мало спал и ел без аппетита, но был доволен и радостен. С детства привыкший работать — он тяготился бездельем, и теперь работал запоем, взасос, со смаком. Мысль о сокровищах града Китежа жила где-то подсознательно и вспоминалась только в те редкие дни, когда удавалось написать письмо Клэр. Теперь главное и единственное — была работа.

Ведающий научно-экспериментальной частью профессор

ОНОРЕ ТУАПРЕО

Так гласила табличка на кабинете № 2.

Редко чья-нибудь посторонняя рука открывала этот кабинет. Здесь слышен был робкий перезвон склянок и пробирок, наглое шипение примуса, да вспыхивало синим, загадочным цветом пламя бесчисленных спиртовок.

В халате, перепачканном пятнами всех оттенков и запахов, бормочущим привиденьем, седовласым и мистическим, бродил Оноре от спиртовки к примусу, от реторты к колбе. Чертил таинственные знаки на доске, стирал их, снова чертил и опять стирал.

Изредка неосторожно заходил сюда кто-нибудь из инженеров.

Тогда гасли все примусы и спиртовки, Оноре ловил несчастного за пуговицу, подводил его к доске и начинал:

— Мой юный друг!

Или, если даже профессору было неловко назвать «друга» юным:

— Мой милый друг! Знакома ли вам история нашей старушки?

Пауза.

— Нет, она вам не знакома!