Часы с вариантами

не упоминала. Между нами возникла молчаливая договоренность сохранять статус-кво, хотя над нами посмеивались, называя меня заместителем Максима Кириллова.

Особенно усердствовал Толик, что меня удивляло. Видимо, он сам хотел бы стать заместителем Макса.

Медальон у меня на шее, конечно, заметили и тоже острили по этому поводу. Особенно интриговал всех пятак, приклеенный на обратной стороне. Марина тоже спросила, что там внутри. Это было, когда мы после прополки загорали на берегу озера.

Я молча нажал на замочек и откинул крышку часов.

- Ого! - сказала она. - Откуда у тебя это?

- Дед подарил, - сказал я.

- Какие легкие! - удивилась она, беря часы в руку.

Цепочка у часов была короткой. Я нарочно сделал ее такой, чтобы часы было трудно снимать через голову. Поэтому Марине пришлось наклониться к моей груди, чтобы лучше рассмотреть часы. Ее лицо оказалось близко-близко. И я внезапно ее поцеловал. Клянусь, что это произошло помимо моей воли.

Я ожидал, что она возмутится, чего доброго влепит пощечину. Но она задумчиво повертела часы в руках и спросила:

- А пятак-то зачем?

Я хотел ответить, но задохнулся. Сердце билось так громко, что я боялся, как бы она не услышала. Марина отпустила часы и улеглась на камне лицом вниз. Я тоже спрятал лицо. Оно пылало.

Минут пять мы лежали молча. Потом я сказал:

- Там дырка в корпусе. Я ее заклеил.

- А-а... - сказала она.

Мы еще полежали.

- Пойдем погуляем, - сказала она.

Сердце подпрыгнуло у меня до зубов. Я натянул джинсы и майку, стараясь не смотреть на Марину. И мы пошли по берегу озера.

Незаметно мы отклонились в лес и пошли по мягкому мху, пружинящему под ногами. У меня внутри было состояние невесомости. Мы молчали.

В лесу было тепло и тихо, как в старом доме, когда протопили печку. Березы светились из-за сосен розовым светом. Солнце просвечивало листочки, как рентген. Пахло почему-то дыней, хотя дынь нигде не было видно. Где-то далеко-далеко, будто в другой стране, ухала кукушка.

- Считай, - сказала Марина, оборачиваясь ко мне. Мы остановились и стали считать кукованья. Кукушка куковала долго и щедро; видно, ничто ей не мешало. Она накуковала нам целую жизнь.

- Сто семнадцать, - прошептала Марина.

- И у меня, - сказал я.

- Неужели мы проживем сто семнадцать лет! - засмеялась она.

- Вместе... - еле слышно добавил я.

Она строго посмотрела на меня в упор, но ничего не сказала. А я подошел к ней и обнял. Дальше я плохо помню. Мы стояли среди деревьев в пустом, пронизанном солнцем лесу и целовались. Может, час. Может, два.

Солнце скатилось низко. Лес потемнел.

Нам страшно было оторваться друг от друга, страшно прийти в себя, потому что нас подстерегал один и тот же вопрос.

- А как же Макс? - наконец спросил я, отрезвев.

Она повернулась и пошла прочь, поигрывая травинкой. Мне показалось, что такой я ее запомню на всю жизнь - беспечно идущую по мягкому мху и поигрывающую травинкой.

Мы пришли в лагерь к дискотеке.