Жнецы Грез (СИ)

Периферическое зрение выкрашивало смолью то, что было слева... он уронил взгляд на землю и подумал: "Нет! Не смотри, Коля, не смотри! Не поворачивай го..."

Глаза обреченно скользили по газону. С каждым сантиметром изумрудная трава тускнела под увеличивающимся слоем сажи. К осевшей взвеси прибавлялась мелкая угольная крошка, увеличивая фракцию по мере приближения к страстно облизанным языками пламени ребрам сруба выстоявших стен. Из-за осыпавшейся пятнами штукатурки на фундаменте выглядывала красная керамика кирпичей, оконные рамы и наличники бугрились черными пузырями, все стекла лопнули и осыпались наружу мелкими осколками. Крыша обвалилась внутрь и лежала покореженной грудой обожженого металлолома, увенчаная посередине покосившейся башней печной трубы...

И ничто не пострадало снаружи!

Еще теплое пепелище отчего дома стало последним, что глаза зафиксировали... Смрад пожара, который втянули ноздри, навсегда застрял в центре обонятельного восприятия... Оставшиеся божественные дары: речи, слуха, осязания, вкуса - тут же атрофировались. Он не чувствовал ничего... Ни-че-го! Первозданная пустота! Абсолютный вакуум!

...Будто из какого-то другого, неевклидового, измерения соседи говорили что-то... Кажется, что его старики, получив весть о том, что сын выжил на войне и едет домой, не смогли найти иного способа унять переполняющее их счастье и облегчение, кроме как залить в себя, по-видимому, весь запас самогона батькиной рецептуры. Жителей переполненной ароматом цветков черемухи уютной "улочки-в-три-дома" (как теперь из каждого утюга завывает какая-то певичка с пошлым именем и нерусской фамилией) тоже захлестнуло этой волной ликования. Сдвигайте столы, господа хорошие, тащите расписные скатерти, перезимовавшие разносолы, режьте поросят, разводите кострища - и, да начнется пир! И гармошку! Гармошку не забудьте! И, Христа ради, оставьте же что-нибудь виновнику торжества!

Оставили! Спасибо, блядь!

Что там послужило конкретной причиной возгорания - хрен его знает, но дом вспыхнул и исчез, как бикфордов шнур на петарде. Криков никто не слышал - видимо, родители угорели, так и не оклемавшись от пьяной безмятежности. Хорошо еще, что пожарные из части подоспели вовремя и отсекли огонь от соседской сарайки. А то все бы погорели! А может, и вообще взлетели бы на воздух - вдруг газовый баллон?

И еще все говорили, хлопая его по плечу: "Очень жаль, Коль..." или что-то в этом роде. Даже предлагали кров и пищу на первое время, сколь угодно долгое, конечно, но

Ты ведь сам понимаешь, сынок...

не навсегда.

Он ничего не ответил. Позволил сумке съехать с плеча и, как зачарованный, побрел вдоль по улице, где прошло его, так неожиданно оборвавшееся войной, детство... Для него война, судя по всему, приготовила самый лучший свой бонус: оставила в живых. Поздравляем, Колян, ты выиграл главный приз лотереи!

После похорон скудных останков родителей он поселился в пустующем доме егеря в чаще недалеко от поселка и пил. Пил. Пил. Пил и орал по ночам, видя родителей во снах и пьяном бреду.

Пил, пока однажды к нему не пришел отец Илия, недавно приехавший в поселок. Хороший мужик, здоровый! Встряхнул как следует, причем без всякой религиозной чепухи, будто знал, что этим его точно не проймешь. Разве что, сопроводил одну из увесистых затрещин фразой, навроде: "Одумайся, сын мой!" Подрядил Николая сначала на участие в работах по восстановлению местного храма, а потом и на совершенно не нужную ночную охрану кладбища.

Но это и в самом деле помогло! Колян быстро наловчил искалеченную руку держать что-то кроме стопки и члена. Хорошо управлялся со шпателем при старательном выведении узоров на окантовке высоких окон церкви, и даже увлекся иконописью. А за пару лет ночных бдений на кладбище поправил все кресты и оградки, и ухаживал за могилками. Жители села из благодарности вскладчину приобрели и подарили ему эту самую "шестерку", чему он был несказанно рад.

И все это время не брал в рот ни капли спиртного!

А зимой, под новый год, через... Пару лет? Три года? Он узнал, что великая держава, за честь которой он отдал два пальца руки, получил две контузии, изуродовал лицо и был обречен хромать на левую ногу до скончания веков, прекратила свое существование. Не все ветераны смогли пережить такой поворот достойно и, к сожалению, он был из их числа. Он посчитал, что его изгаженную жизнь, и тысячи загубленных жизней молодых ребят, не говоря уже о годах и войнах неумолимо уходящего века - все это можно как следует скомкать, вытереть задницу и выбросить на помойку!

Ярость? Обида? Чувство, что тебя предали? Нет названия тому ощущению. Тут уж никакие увещевания священника и всего прихода были не властны над задетым честолюбием...

В сочельник Николай закрылся в домике с двумя бутылками самогонки - так ли сложно достать ее в деревне? К первой звезде он уговорил их, сидя против зеркала в тельняшке и парадных брюках, чокаясь со своим отражением, блеванул и уснул.

А когда минут через пятнадцать он открыл глаза... Да, именно! Не проснулся, а открыл глаза. Он увидел сначала тьму своих расширенных зрачков окаймленных тонким ободом радужки, а потом глянул выше и сразу же протрезвел...

В отражении, прямо за его спиной стоял Серега... Мохин Серега... Мох! Так его звал весь взвод. До того, как его разбрызгало красной кашей из мяса, дерьма, крови, костей и хлопка по бесстрастному афганскому известняку, горячей стали и резине БТР-80, и по нему - Коляну Пименову, идущему сзади, шагах в десяти... С ним он еще в кушкинской учебке бегал, учился стрелять, качался, потел, курил, мечтал о доме и, конечно, о девочках...

Но вот Мох стоит прямо здесь... На синюшном полотне лица, над лиловой бездонной пропастью орбит, висят стеклянные глаза - их укоризненный взгляд устремлен прямо на него!

Весь колькин волосяной покров вскочил и зашевелился с такой скоростью, что он почувствовал отчаянное желание каждой фолликулы вырваться вон из кожи, оставив после себя стремительно наполняющиеся кровавой магмой кратеры. Алкогольный смрад конденсировался широким мутным пятном на зеркале, когда он с каким-то полувскриком выпустил застрявший поначалу воздух из просмоленных легких.

Он боялся обернуться...

Перевел взгляд дальше по ужасающему отражению: за плечо Серегу стискивала здоровенная искореженная кисть громилы с изрешеченной грудью - Леха Амбал Пронин... Дальше за ним - маленький и смешной грузин, Гурген Джордж Мгзавгадзе...

Диафрагма внутри конвульсивно задрожала, выталкивая и хватая воздух. Густая слюна брызгала и стекала по серебряной глади зеркала. Чаши нижних век наполнились слезами и расплескались по щекам.

А пацаны появлялись еще и еще... Саня Вербицкий, Виталька Зотов, Саня Кочетов...

Слезы хлынули нескончаемым потоком. Колян схватился за голову и завопил:

- Пацаны-ы-ы! - раздирая глотку, сложившись пополам. А когда поднялся и вновь посмотрел в зазеркалье, все боевые товарищи безмолвно смотрели прямо на него. Сделав неимоверное усилие, он остановил рыдания и замер, вопрошающе заглядывая каждому в мертвые глаза.

Мертвые боевые товарищи одновременно громко вдохнули и, будто в стерео-наушниках, он услышал зловещий шепчущий хор:

А ты - живой... ты - живой... живой... живой...

Застонав, Колян безуспешно попытался закрыть уши и заорал на свое отражение. Пунцовая маска ярости норовила выдавить налитые кровью глаза из орбит. Жилка на шее распухла жирной синей змеей, в теле которой из сердца в мозг неслись миллиарды эритроцитов с живительным кислородом и ядовитой, с каждым ударом пульса утверждающей свою доминанту, мыслью: "Убей себя! Умри!"

- Не-е-е-ет! - он рвал голосовые связки, пока не выдавил из бронхов весь воздух. Развернулся, зажмурив глаза, и, левой рукой будто оттолкнув призраков, помчался к выходу.

Убей себя... Умри...

- Прочь! Вы не настоящие! - выл Колян.