Нечто подобное

Это была отрезвляющая мысль. Потому что он не мог списать со счетов «Сынов Службы» как симптом бесконечного, неменяющегося психического расстройства немецкого менталитета, что было слишком наивно, просто.

Сегодня маршировали его люди, его сограждане. Это мог бы быть и он, если бы он потерял работу в ГЭМ или пережил разрушительную катастрофу в социальной сфере…

— Посмотри на них, — сказала Молли.

— Я емотрю, — ответил Нэт.

— И думаешь: «На их месте мог бы быть и я», правильно? Честно говоря, я сомневаюсь, что у тебя хватит смелости маршировать открыто в защиту своих убеждений, фактически я сомневаюсь, что у тебя вообще есть какие-нибудь убеждения. Смотри. Вот Гольтц.

Она была права. Бертольд Гольтц. Лидер присутствовал сегодня здесь. Как странно он появлялся и исчезал: совершенно невозможно было предсказать, когда и где он может возникнуть. Возможно, Гольтц владел принципом фон Лессингера, принципом передвижения во времени.

Это дало бы Гольтцу, подумал Нэт, определенное преимущество над всеми харизматическими лидерами прошлого в том, что делало его более или менее вечным. Его нельзя было убить в привычном смысле этого. Это, видимо, объясняло, почему правительство не раздавило это движение; он размышлял, почему Николь все это терпит. Она это терпит, потому что она вынуждена это делать.

Технически Гольтца можно было убить, но Гольтц ранних времен просто переместился бы в будущее и заменил его; Гольтц бы продолжался, не старея и не меняясь, и его движение бы однозначно процветало, потому что у них был лидер, на которого можно рассчитывать, что он не пойдет путем Адольфа Гитлера, у которого не будет пареза или другой дегенеративной болезни.

Джим Планк, поглощенный этим зрелищем, пробормотал: «Симпатичный вояка, не так ли?» Казалось, его тоже поразило это зрелище. Да, этот человек мог бы сделать себе карьеру в кино или на ТВ, подумал Нэт. Ему бы заниматься развлекательным жанром, а не тем, что он делает сейчас. У Гольтца был свой стиль. Высокий, как бы в облаке напряженного уныния, он все же, как заметил Нэт, был немного тяжеловат. Казалось, ему было за сорок и худощавость, мускулистость юности уже оставили его. Он потел, когда маршировал. Он обладал исключительно физическими качествами: в нем не было ничего призрачного, эфемерного, никакой одухотворенности, чтобы противостоять крепко сбитой плоти.

Марширующие повернули и направились к их автотакси.

Такси заглохло.

Молли саркастически сказала:

— Его слушаются даже машины. По крайней мере местные. — И она коротко, напряженно рассмеялась.

— Нам лучше уйти с их дороги, — сказал Джим Планк, — или они сметут нас своим кишащим роем, как колонна марсианских муравьев. — Он поиграл рычагами автотакси. — К черту эту развалину: она неподвижна, как гвоздь в стене.

— Убита благоговейным страхом, — сказала Молли.

Гольтц шел в первой шеренге, в центре, и нес развевающееся многоцветное полотняное знамя. Увидев их, Гольтц что-то выкрикнул. Нэт не расслышал.

— Он говорит, чтоб мы убирались с дороги, — сказала Молли. — Может, нам лучше забыть о записи Конгротяна, выйти и присоединиться к ним. Вступить в движение. Что скажешь, Нэт? Вот твой шанс. Ты с полным правом сможешь сказать, что тебя вынудили. — Она открыла дверцу машины и легко выпрыгнула на тротуар. — Я не мог пожертвовать своей жизнью из-за турне на автомобиле двадцатилетней давности.

— К черту могущественного лидера, — коротко сказал Джим Планк и тоже выпрыгнул наружу, чтобы присоединиться к Молли на тротуаре, где они были в безопасности от марширующих, которые, как один организм, возмущенно что-то кричали и жестикулировали.

Нэт сказки:

— Я остаюсь здесь. — И он остался где был, окруженный записывающей аппаратурой, его рука машинально легла на бесценную «Ампек Ф-а2»; он не собирался от нее отказываться даже перед лицом Бертольда Гольтца. Быстро идя вниз по улице, Гольтц вдруг усмехнулся. Это была приветливая усмешка, как будто, несмотря на серьезность его политических намерений, у него в сердце еще осталось место для сочувствия.

— У вас тоже неприятности? — обратился он к Нэту. Теперь первая шеренга, включая и лидера, достигла старого автомобиля, шеренга раздвоилась и беспорядочно просочилась по обеим сторонам автомобиля. Гольтц, однако, остановился. Он вытащил смятый красный носовой платок и вытер блестящие от пота мощную шею и лоб.

— Извините, что я у вас на пути, — сказал Нэт.

— К черту, — сказал Гольтц, — я вас ждал. — Он поднял на Нэта темные, умные, с живым блеском глаза. — Нэт Флиджер, глава отдела артистов и репертуаров в Гильдии электронной музыки в Тихуане. Здесь, на земле папоротников и лягушек, с целью записать Роберта Конгротяна, потому что по случайности он просто не в курсе, что Конгротяна нет дома. Он в нейропсихиатрической больнице «Цель Франклина» в Сан-Франциско.

— Боже! — сказал пораженный Нэт.

— Почему бы не записать меня вместо него? — сказал Гольтц дружески.

— Что записать?

— О, я мог бы поорать или напыщенно произнести несколько исторических лозунгов для вас. Запись на полчаса или около того… достаточно для маленькой пластинки. Возможно, она не будет иметь успеха сейчас или завтра, но через несколько дней… — Гольтц подмигнул Нэту.

— Нет, спасибо, — сказал Нэт.

— Ваше ганимедово существо слишком нежно для таких речей? — Теперь его улыбка не была такой теплой, она была как приклеена.

Нэт сказал:

— Я еврей, мистер Гольтц. Мне трудно смотреть на неонацизм с энтузиазмом.

Помолчав, Гольтц сказал:

— Я тоже еврей, мистер Флиджер. Или, вернее, израильтянин. Проверьте. Это записано. Любая хорошая газета или средний архив может вам это сказать.

Нэт уставился на него.

— Наш враг, ваш и мой, — сказал Гольтц, — это система Хозяина. Они настоящие наследники нацистского прошлого. Подумайте об этом. Они и картели АО «Химия», «Карп и сыновья»… разве вы этого не знали? Где вы были, Флиджер? Разве вы ничего не слышите?

После паузы Нэт сказал:

— Я слышал. Но я не был уверен.

— Тогда я вам кое-что расскажу, — сказал Гольтц. — Николь и ее окружение, наша муттер, собирается использовать принцип перемещения во времени фон Лессингера, чтобы связаться с Третьим рейхом, с Германом Герингом, между прочим. Они скоро этим займутся. Вас это удивляет?

— Я слышал слухи. — Нэт пожал плечами.

— Вы не Хранитель, — сказал Гольтц, — вы, как и я, Флиджер, как я и мои люди. Вы всегда за бортом. Считается, что мы не должны слышать даже слухи. Не должно быть утечки. Но мы, Исполнители, не собираемся вести беседы — вы согласны? Возвращать в наше время из прошлого толстого Германа — это слишком, не так ли? — Он изучал лицо Нэта, ожидая его реакции.

Наконец Нэт ответил:

— Если это правда…

— Это правда, Флиджер, — кивнул Гольтц.

— Тогда ваше движение предстает в новом свете.

— Навестите меня, — сказал Гольтц, — когда об этой новости узнают все. Когда вы убедитесь, что это правда. О’кей?

Нэт ничего не ответил. Он отвел глаза от пытливого взгляда темных глаз.

— Пока, Флиджер, — сказал Гольтц. И, взяв свое знамя, которое отдыхало, прислоненное к машине, он поспешил вниз по улице догонять своих марширующих ребят.

Глава 7

Сидя в бизнес-центре «Адмирала Буратино», Дон Тишкин и Патрик Дойль изучали заявление, которое мистер Ян Дункан из номера 304 только что им подал. Ян Дункан хотел выступить в смотре талантов, который проходил в доме дважды в неделю, и обязательно когда будет присутствовать разведчик талантов из Белого дома.

Эта просьба, как видел Тишкин, была вполне привычной. За исключением того факта, что Ян Дункан хотел выступать вместе с другим человеком, который не проживал в «Адмирале Буратино».

Размышляя, Дойль сказал:

— Это его старый закадычный друг из военных. Он однажды мне рассказывал: они вдвоем когда-то давно этим занимались. Музыка барокко на двух кувшинах. Новшество.