Нечто подобное

— Это очень печальные новости.

— Мне тоже так кажется, — добавила его подруга.

Сверкнув на них глазами, Мори зашипел:

— Эй вы, жестянки, не суйтесь не в свое дело. Кто спрашивал вашего несуществующего, искусственного мнения?

Чак пробубнил:

— Оставь их.

Он был ошарашен этой новостью; эмоционально он был застигнут врасплох, несмотря на то что разумом предполагал это.

— Если уйдет мистер Страйкрок, — заявил двойник-мужчина, — мы уйдем с ним.

Мори раздражительно заворчал на двойника:

— Какого черта, ты просто ископаемое. Отползи в сторону, пока мы проясняем это дело. У нас и без тебя хватает неприятностей. — Усевшись за стол, он открыл утреннюю «Хроникал». — Весь мир катится в пропасть. Это не только мы, Чак, это не только «Товарищество Фрауенциммера». Послушай этот кусок из сегодняшней газеты: «Тело Орлея Шорта, техника по обслуживанию, было обнаружено сегодня на дне шестифутового чана с застывающим шоколадом на кондитерской фабрике компании „Сен-Луис“».

Он поднял голову:

— Все мы получаем этот «постепенно застывающий шоколад» — вот так. Это наша жизнь. Я продолжу. «Шорт, пятьдесят три года, не вернулся вчера вечером домой после работы и…»

— О’кей, — перебил его Чак, — я понимаю, что ты пытаешься сказать. Сейчас как раз тот самый случай.

— Точно. Нынешнее состояние дел совершенно невозможно контролировать. Приходится становиться фаталистом, смириться. Я уже смирился с тем, что увижу «Товарищество Фрауенциммера» закрытым навсегда. Это будет следующей ступенью.

Он хмуро посмотрел на группу семейства по соседству.

— Я ие знаю, для чего мы вас создали, ребята. Нам следовало бы состряпать шайку уличных карманников достаточно высокого класса, чтобы заинтересовать буржуазию. Слушай, Чак, вот как заканчивается эта ужасная заметка в «Хроника л». И вы, двойники, вы тоже послушайте. Я дам вам представление о том мире, куда вы пришли. «Его деверь, Антонио Коста, приехал на кондитерскую фабрику и обнаружил его на глубине Трех футов в шоколаде, — сообщила полиция города Сен-Луис». — Мори с остервенением закрыл газету. — Я хочу сказать, как вы собираетесь включать события такого рода в свое мировоззрение. Это чертовски ужасно. Это вас разрушит. А хуже всего то, что это настолько ужасно, что просто смешно.

Наступила тишина, а затем двойник-мужчина в ответ на какую-то подсознательную мысль Мори произнес:

— Определенно не вовремя вошел в действие Акт Макферсона. Нам нужна психиатрическая помощь, откуда бы она ни была.

— Психиатрическая помощь, — насмешливо произнес Мори. — Да, прямо в точку, мистер Джонс, или Смит, или как там мы вас называли. Мистер сосед или кто вы там… Это бы спасло «Товарищество Фрауенциммера», не так ли? Немного психоанализа за двести долларов в час в течение десяти лет… Ведь обычно это длится столько? — Он с отвращением отвернулся от двойника и съел свой пончик.

Теперь Чак сказал:

— Ты дашь мне рекомендательное письмо?

— Конечно, — ответил Мори.

Может, мне придется идти работать на «Карп и сыновья», подумал Чак. Его брат Винс, работавший у Хранителей, мог бы помочь ему в этом. Это было лучше чем ничего, чем вступать в ряды жалких безработных, самый низкий уровень из огромного класса Исполнителей, кочевников, которые скитались по планете, слишком бедные, чтобы иммигрировать. Или, возможно, ему надо иммигрировать. Возможно, это время наконец наступило, и он должен встретить это мужественно. Разом отбросить все инфантильные амбиции, которыми он так долго жил.

Но Джули?! А что с ней? Жена его брата безнадежно усложняла все дело: к примеру, нес ли он материальную ответственность за нее теперь? Ему придется все это выяснить с Винсом, встретиться с ним лицом к лицу. В любом случае, найдет ли он работу у «Карпа и сыновей» или нет. Было бы неловко просить о последнем у Винса при таких обстоятельствах — все это с Джули случилось очень не вовремя.

— Слушай, Мори, — сказал Чак, — ты не можешь уволить меня прямо сейчас. У меня проблема, то, о чем я говорил тебе по телефону. У меня сейчас есть девчонка, которая…

— Хорошо.

— Ч-то?

Мори Фрауенциммер вздохнул:

— Я сказал «хорошо», я еще немного подержу тебя. Хотя это и ускорит банкротство «Товарищества Фрауенциммера». Ну так что же? — Он пожал плечами. — Да здравствует любовь! Это жизнь.

Один из двоих детей-двойников обратился к своему отцу:

— Он ведь хороший человек, да, пап?

— Да, Томми, — ответил, кивая, тот. — Это совершенно верно. — Он похлопал мальчика по плечу. Все семейство просияло.

— Я буду держать тебя до следующей среды, — решил Мори. — Это все, что я могу сделать. Но возможно, я немного тебе помогу. Ну а после — я просто не знаю. Я ничего не могу предсказать. Даже несмотря на то что я немного провидец, как я всегда говорил. Я хочу сказать, что в некоторой степени у меня обычно были ценные предчувствия относительно будущего. Однако не для этого чертового случая. Насколько я понимаю, все это какая-то колоссальная путаница.

Чак сказал:

— Спасибо, Мори.

Мори Фрауенциммер с ворчанием вернулся к чтению утренней газеты.

Что-нибудь неожиданное, может, как специалист по продаже я смогу получить крупный заказ, подумал он.

— Может, и так, — сказал Мори. Это прозвучало неубедительно.

— Я действительно собираюсь попробовать, — сказал Чак.

— Конечно, — согласился Мори. — Попробуй, Чак, попробуй. — У него был низкий, приглушенный покорностью голос.

Глава 6

Для Роберта Конгротяна Акт Макферсона был просто катастрофой, потому что в один миг он уничтожил его жизненную поддержку. Доктора Эгона Саперса. Он был брошен на милость болезни, которая мучила его всю жизнь и которая как раз сейчас возобладала нам ним. Вот почему он покинул Дженнер и самовольно поселился в нейропсихиатрической больнице «Цель Франклина», в месте, давно ему знакомом: за последние десять лет он бывал там много раз.

Однако на этот раз ему, возможно, не удастся уйти отсюда. На этот раз процесс болезни зашел слишком далеко.

Он знал, что он был ананкастиком, человеком, для которого реальность сжалась до размеров принуждения. Все, что он делал, было направлено на него некоей силой — он не мог сделать ничего добровольно, спонтанно, свободно. А что еще хуже, он спутался с рекламой фирмы Нитца. Фактически она все еще была при нем; он повсюду носил ее в своем кармане.

Вынув ее сейчас, Роберт Конгротян таким образом включил ее и еще раз прослушал ее роковое сообщение. Реклама запищала: «В любой момент вы можете оскорбить чувства других, в любой день и час!» И в его сознании появилась и стала разворачиваться красочная картина: приятный черноволосый мужчина наклоняется к полногрудой блондинке в купальном костюме, чтобы ее поцеловать. Выражение восторга и покорности на ее лице неожиданно сменяется отвращением. А реклама завизжала: «Он не вполне избавился от оскорбительного запаха собственного тела!» Это про меня, сказал сам себе Конгротян. Я издаю ужасный запах. Из-за этой рекламы он приобрел фобию, страх собственного запаха. Он был заражен через эту рекламу, и не было способа избавиться от этого запаха. Теперь он неделями был поглощен ритуалами омовений и полосканий, но без всякой пользы.

В этом заключалась проблема фобических запахов: приобретенные однажды, они не улетучивались, а даже приобретали еще большую ужасную силу. К этому моменту он не решался подходить близко к людям, ему приходилось находиться от них в десяти футах, чтобы они не почувствовали запаха. Нечего было и думать о полногрудых блондинках.

И в то же самое время он знал, что этот запах был заблуждением, что он не существовал в реальности; это была только навязчивая идея. Однако осознание этого ему не помогало. Он все равно не мог подойти к человеку ближе, чем на десять футов, — кто бы он ни был. Полногрудый или нет. Например, в этот самый момент Жанет Раймер, главный разведчик талантов из Белого дома ищет его. Если бы она его нашла, даже здесь, в этой частной комнате в «Цели Франклина», она бы настояла на встрече, пробилась бы к нему — и тогда весь мир рухнул бы для него. Ему нравилась Жанет, женщина средних лет, жизнерадостная, с шаловливым чувством юмора. Как мог он позволить, чтобы Жанет почувствовала этот ужасный запах его тела, которым заразила его реклама? Это было невозможно, и Конгротян, сгорбившись, сидел за столом в углу комнаты, сжимая и разжимая кулаки, пытаясь придумать выход.