Золото

В такси, везущем нас к Жан-Полю, Диана прижимается ко мне, и я вижу, что она с трудом сдерживает слезы. Когда мы уже на месте, она помогает мне выйти из машины. Затем усаживает меня в кресло, целует в лоб и идет приготовить ванну. Потом возвращается и нежно раздевает меня, осторожно снимая ботинки, потому что ноги у меня распухли и страшно болят.

Через полчаса я уже чистый и даже начинаю походить на человека. Закутанный в халат, пью чай. Диана сидит напротив и присматривается ко мне. Оба мы чувствуем себя не в своей тарелке. Никто не осмеливается начать разговор о моей болезни. Понятно, что Диана увидала, как я похудел, только вот догадывается ли она, насколько паршиво я себя чувствую? Отдаю ей банку с золотом и уже собираюсь было рассказать про Гато, как чувствую подступающий приступ и, не в силах сдержать дрожь, роняю чашку.

- Пошли, ляжешь, - говорит Диана.

- Не беспокойся, это всего лишь приступ малярии. Тут уж ничего не поделаешь.

Потом приезжает Жан-Поль. Он тоже потрясен. Под кучей наваленных на меня одеял я должен выглядеть еще более истощенным. Он оттаскивает Диану в сторону, не осмеливаясь расспрашивать ее при мне, а кроме того, как и большинство гомосексуалистов, панически боится заболеть.

Он же вызывает врача, своего приятеля, проживающего напротив. Добряк измеряет мне температуру и быстренько прослушивает. Его диагноз: заразная горячка. После чего он настаивает на том, чтобы перевезти меня в больницу. Я уже знаком с больницами Третьего Мира в Африке, Азии и Латинской Америки и как-то не горю желанием возобновлять это знакомство. Я знаю, что со мной и прекрасно могу вылечиться сам, а там меня способны только прикончить.

- Но ведь это глупо, - уговаривает доктор, - вы нуждаетесь в постоянном уходе. Нужно сделать анализы, чтобы идентифицировать вирус. К тому же, он может быть заразным, вы не имеете права отказываться от госпитализации.

Меня убеждают не рассудочные слова доброго доктора, а молящий взгляд Дианы, желающей, чтобы я согласился.

В больнице Кальдерон Гуардиа доктор устраивает все формальности, а я в это время прощаюсь с Дианой. Лежу на носилках, держа ее руку в своих, и пытаюсь ее успокоить. Ее прекрасное лицо залито слезами. До меня сейчас доходит, как сильно я ее люблю. Только-только я вернулся к ней, как приходится снова прощаться. Сердце сжимается от жалости.

- Не бойся, я выкарабкаюсь.

Доктор разговаривает с коллегой по профессии, и во взгляде пришедших за мною медсестер вижу, что они уже поставили на мне крест. Для них я просто живой труп. Они забирают меня, а Диана остается в коридоре и только смотрит, как меня отвозят. Последний раз махаю ей рукой, и она заливается слезами.

Чтобы мне хоть немного стало легче, санитар делает мне антишоковый укол - единственное лечение, которое я получу за десять дней пребывания тут. Пока молоденький врач оформляет мою историю болезни, меня взвешивают: шестьдесят два килограмма. За пять недель я похудел на двадцать восемь кило!

Меня помещают в одноместную палату, как раз напротив большого зала, где сейчас темно и тихо. Вечером маленькая, пухленькая медсестричка приносит мне ужин: делаю пару глотков и тут же все вырываю. Мне дают успокоительное и снотворное. Прошу увеличить порцию, зная, что мой организм, привыкший к наркотикам, на подобные средства не реагирует. Нафаршированный порошками, я засыпаю под щебет толстушки.

Она же будит меня на следующий день, к обеду. Девочка милая, но уж больно болтлива. Она счастлива, что может поговорить с иностранцем, и засыпает меня вопросами про Париж и полуостров Оса. Я перестаю ее слушать, потому что из зала напротив до меня доносятся странные звуки. Это что-то вроде громкого хрипа. Прерываю словесный поток моей медсестрички и спрашиваю:

- Кто это там так хрипит?

Широко улыбаясь, она открывает дверь. В зале двенадцать коек, а на них дюжина умирающих, которые ожидают смертного часа под крестом, висящим на стене. С одной из коек как раз и раздается заинтриговавший меня хрип. Весь этот зал - это предбанник смерти, сюда помещают больных, у которых нет ни малейшего шанса на выздоровление.

Теперь я понимаю, почему меня положили в общей палате, во втором крыле больницы. Эти сукины дети бросили меня здесь, чтобы не перетруждаться. Мне еще дико повезло, что я валяюсь не с теми беднягами. Я даже еще не знаю, выживу ли. Но одно знаю точно: здесь я подыхать не собираюсь. Уж лучше пуля в лоб.

Следущую ночь я почти не сплю. Как я и предполагал, снотворное на меня почти не действует. Я размышляю о Диане, о нашем покойном сыночке, о чертовой невезухе, издевающейся над нами уже более двух лет. Диана, рожденная для лучшей жизни, получает удар за ударом.

Углубившись в размышлениях, слышу внезапно какой-то шум в коридоре. При этом же отмечаю, что старик перестал хрипеть.

Заинтересованный всем этим, поднимаюсь с кровати.

Старикан уже дал дуба, над ним стоят две санитарки, которые, не переставая болтать, стаскивают с него пижамные штаны. Затем, все так же разговаривая, рутинным движением они сильно давят на живот, чтобы кишечник опорожнился, после чего, не проявляя никаких эмоций, не обращая внимания на вонь, заматывают тело в простыню и бросают на каталку. Хоп! - еще один подарочек для червяков. В их движениях нет ничего человеческого, ни малейшего сочувствия, все они давным-давно стерлись из-за сотен трупов, которые запаковывали точно так же.

Но больше всего меня потрясают кресты над койками. Бедняги! Как только над их головами появляется этот блядский крест, понятно, что им хана. И не будет для них никаких чудес. "Ну ладно, старик, вот тебе распятие, давай, сдыхай поскорей". А потом ворон в сутане уронит крокодилову слезу над образцовой жизнью. Возвращаюсь к себе, еще более, чем когда-либо, решая выйти отсюда живым.

* * *

На следующий день, после завтрака, который наконец-то я не выблевываю, получаю привилегию свидания со священником. Стервятник времени не теряет.

- Сын мой, говоришь ли ты по-испански?

Не отвечаю.

- Готов ли ты предстать пред лицом твоего Создателя?

Этот меня уже похоронил. Я перебиваю его: