Искусство умирать

наполовину верил в неуязвимость Анжела и для него слова «Анжел упал в яму» обязательно означали, что яма негубока. Немало уже пережито вместе. – Выбирайся.

– Я не могу, – ответил Анжел.

А вот это уже что-то новое.

– Яма глубокая?

– Да, метра четыре. И еще, я, кажется сломал ногу. Здесь посреди ямы острый кол. Эти проклятые невидимки охотились на меня. Представляешь, они на меня охотились. Они зажгли костер и оставили его как приманку.

– И ты попался.

– Но я же…

– Наверное, им не совсем нравилось, что ты их ешь, – сказал Морис. – Жди, я что-нибудь придумаю. Я уже засек твое местонахождение. Как там с невидимками?

– Кажется, их полно сверху. Начинают кидаться камнями.

– Тогда кидайся в ответ. Конец связи.

Морис посидел еще минутку, раздумывая, потом сошел с крыльца и пошел к Зонтику. Зонтик стоял метрах в пятнадцати, у боковой стены. Спиной Морис чувстовал, что кузнечик где-то поблизости. Нельзя отходить от дома без оружия в такую ночь, особенно если поблизости бродит такая зверюга. Он ведь потерял хозяина, ему ведь все равно кого есть: невидимок или видимок, меня, например.

Он может прятаться в каждой тени. Вот и Зонтик, обошлось.

Он вошел, настроил системы Зонтика на слежение и убедился, что кузнечика поблизости нет. Фокусы фантазии, трус. Потом он включил всечастотные радиопомехи и попробовал связаться с Анжелом, убедился, что никакая связь невозможна. Пусть он попробует теперь выбраться из своей ямы, этот новоявленный вождь им же организованного племени. Посмотрим, как поможет тебе твоя неуязвимость.

Штрауб очнулся и открыл глаза. Глаза слезились. Сквозь воспаленный мозг текла мелодия. Комната покачивалась в такт мелодии. Комната теряла свою геометрическую правильность и один из углов даже завертывался в улитку. Из воздуха материализовались тени чудовищ и Штрауб понял, что спит. А открытые глаза ему просто снятся. Вот еще одни открытые глаза – они летают в воздухе, на расстоянии удара, они горят голубым сиянием. Жаль, что я не могу двинуть рукой.

Здесь же был Икемура. Где он? Сейчас он спит на кровати, ближе к дверям.

Штрауб напрягся и застонал. От лежания в одной позе понемела спина и жутко болела шея. На столике Ванька распевал песенки. Окно было закрыто стальным ставнем и в ставне, как в зеркале, отражалась вся обстановка комнаты: две кровати, стол, шкаф, стулья и Ванька, расставленный на стуле. В глазах Ваньки дрожит тревога, дрожит в ритме мелодии.

– Привет, – сказал Ванька, – как спалось?

– Плохо, ответил Штрауб, – ты разве умеешь разговаривать?

– Нет, не умею. Ты разве не видишь?

– Понятно.

– Жаль мне тебя, – сказал Ванька, – хочешь, спою?

– Откуда музыка? – спросил Штрауб.

– Это похоронный марш, ты ведь хочешь умереть торжественно? Давай, спою?

– Не хочу. Нучше помоги мне оторвать руку. Ну хотя бы одну руку.

– Бесполезно, – сообщил Ванька, – во-первых, я этого не могу сделать, а во-вторых, это бессмысленно. Ведь ты уже наполовину идиот. Зачем же тебя освобождать? Помирай.