Меж трех времен

Последнюю дюжину ярдов я прошел не торопясь, миновал тетушку Мэри, выкликавшую: «Яблоки, кому яблоки? Берите яблоки, отборные яблоки!..» Она было сунула яблоко и мне, но я покачал головой и уставился внутрь фойе, и там, на плиточном полу, стояла группа, которую я и искал глазами: бородатый папаша с рубиновой булавкой в крахмальной белой манишке, улыбчивая мамаша в вечернем туалете и две дочки, младшая в прелестном, без всяких украшений бархатном платье цвета весенней листвы. Когда она улыбалась - а заметив молодого франта, давшего тетушке Мэри золотую монету, она улыбнулась, - то и впрямь была очень мила.

Я должен был услышать их разговор, просто обязан! Я втиснулся в фойе и подобрался к ним поближе, пряча свои окровавленные руки, прижимая их к бокам. Папаша обратился к младшей: «Дорогая, позволь представить тебе моего молодого друга, мистера Отто Данцигера...» Высокий франт поклонился, и осталось лишь осознать: что должно было случиться, то и случилось, я опоздал. Двое молодых людей встретились, и я не сумел это предотвратить. Со временем они поженятся, и у них появится сын. И уж мне-то известно, что в далеком будущем, в XX веке, откуда я сбежал, этот сын, когда вырастет, станет доктором Е.Е.Данцигером и затеет сумасшедший Проект в старом складском здании братьев Бийки, - и Проект по-прежнему реализуется, теперь под контролем майора Рюбена Прайена, полковника Эстергази и тех, кого они представляют.

Однако все подобные мысли относились к отдаленному будущему, к которому я больше не имел отношения. Я бросил еще один взгляд на красивую молодую пару и, сам того не желая, вдруг улыбнулся им. И вышел из фойе на улицу.)

Высокий вновь увязался за Морли - тот вернулся к Тридцатой и повернул на восток. Внимательно присмотревшись, преследователь понял по шагам Морли - тот шел медленно, по-видимому, ему было больно, - что владевшее Саймоном стремление к какой-то неотложной цели отпустило его. И понял, что все кончено: каково бы ни было намеченное Морли действие, оно предотвращено. Тем не менее они шли друг за другом еще квартал, затем еще полквартала. И высокий уверился - не ведая, что случилось, не догадываясь, что же такое задумывал Морли: сам он явился сюда не зря и добился того, на что рассчитывал. И на следующем углу, предоставив Морли тихо хромать и дальше, высокий отвернулся и принялся искать кэб.

(Я направлялся к Грэмерси-парку и всматривался в окружающий меня мир. Обвел взглядом ряды домов из бурого песчаника, освещенных газовым светом. Поднял глаза на ночное зимнее небо. Что говорить, этот мир тоже несовершенен, но - я вздохнул полной грудью, и легкие ощутили колкую прохладу, - воздух тут еще чистый. И реки еще чистые, какими были от начала времен. И до первой из ужасных войн, развративших человечество, еще несколько десятилетий...

Я выбрался на Лексингтон-авеню, повернул на юг и зашагал к желтым огонькам, мерцавшим впереди, к дому N_19 на Грэмерси-парк.)

В красном кирпичном здании вокзала Грэнд-сентрал Джон Макнотон перегнулся через медную стойку, отделяющую пассажиров от кассира, и сказал:

- Уинфилд. Билет до Уинфилда, штат Вермонт.

- Вам и обратный билет?

- Нет, - ответил Макнотон с улыбкой. Очевидно, ответить так было приятно ему самому. - Нет, я не вернусь из Уинфилда. Надеюсь, что никогда не вернусь.

6

Джулия вошла в столовую, поставила на стол большое сине-белое блюдо с вафлями и направилась на свое место напротив меня. Она еще ничего не сказала, но я был уверен: обязательно скажет, и знал, что именно. Только сперва она отодвинула стул, уселась, поправляя свою длинную юбку, придвинула свой стул поближе к столу, вытащила из резного костяного колечка салфетку, расстелила ее на коленях и положила руки, голые по локоть, на скатерть - обручальное кольцо блеснуло короткой вспышкой. Джулия понаблюдала за мной, гадая, в каком я настроении, и пододвинула ко мне хрустальный кувшин с сиропом.

Наконец тихо-тихо, чтобы, не дай Бог, не рассердить меня, она решилась и вымолвила:

- Сай, послушай. Это же все теперь так далеко и в общем не тревожит тебя. Больше не тревожит. Майор Прайен заправляет своим Проектом как хочет - сколько уже? Три года, если не больше. Все, что случилось, уже случилось...

В ответ я кивнул, сознавая, что раздражаться негоже, - да меня и в самом деле посещало подчас чувство вины. Месяцами подряд я и не вспоминал о Проекте, и все-таки он настойчиво возникал в моей памяти вновь и вновь. Я недовольно осмотрелся - не любил я завтракать в этой комнате: слишком темно. Другое дело вечером, особенно зимой, когда зажигали камин, - тогда столовая преображалась. А сейчас свет сюда почти не проникал - дома стояли впритирку к нашему, и мы вынуждены были ставить рядом с приборами свечи. Куда приятнее было бы позавтракать на кухне, за большим круглым столом, где два высоких окна давали вдоволь света и открывали вид на огородик, разбитый Джулией на заднем дворе. Но ей казалось, что есть на кухне приличным людям не подобает, и приходилось мириться.

- Джулия, - сказал я, - чего бы я не дал, чтобы забыть о Проекте раз и навсегда! Если бы только мне удалось выполнить то, что я задумал! - Я умолк, переживая все снова. - И ведь мне это почти удалось, Господи, прости!

- Не поминай имя Господа всуе, - машинально откликнулась она.

- Если б я сделал это! Если бы поспел к театру на несколько минут раньше!.. - Я улыбнулся ей и повел плечами. - Тогда бы я остался здесь навсегда и ни о чем больше не заботился. А теперь, Джули, меня терзает беспокойство: что еще натворил Рюб с Проектом? Что он еще затевает? Получается, что я вроде бы должен отправиться туда и выяснить...

Она перегнулась ко мне через стол, потом откинулась назад, сохраняя на лице приветливую гримаску, и мягко произнесла:

- Тогда ступай. Чтобы скорей разделаться со всем этим. Но возвращайся, слышишь?..

- Дом, - вдруг подал голос Вилли.

Сынишка сидел на полу, опершись спиной на стену и вытянув ноги, и листал книжку с картинками. Книжка была напечатана на особо прочной льняной бумаге. Теперь он касался поочередно каждой картинки пухленьким пальчиком и выговаривал или пытался выговорить соответствующие слова. Он успешно, как только мог, двигался к тому, чтобы научиться читать. Он был забавен, и мы с Джулией, как водится, улыбнулись ему и друг другу: как-никак этот маленький увалень был нашим произведением.

- У меня может и не получиться, - признался я.

- Как? Это еще почему?

Она с силой впилась в вафлю вилкой.

- Недели две назад я был в Центральном парке. Зарисовывал лодки с лебедиными шеями на носу для последнего номера.

- Да, конечно. Я хочу сохранить этот рисунок и повесить в рамке на стену.

- Он и впрямь вышел неплохо. Но пока я слонялся там, вблизи «Дакоты», стемнело, и я поднял глаза на окна своей прежней квартиры. Я всегда так делаю.

- Я тоже. Недавно мы были там с Вилли, и я показала ему твои окна.

- Но ты же не говорила ему...

- Разумеется, нет. Просто сказала, что папа когда-то жил в этом доме.

- Но на сей раз окна были освещены. В квартире живут, и ее нельзя использовать как «калитку».

- Неужели нет других свободных квартир?

- Не поможет. А если в двадцатом веке квартира заселена? Тут не угадаешь, Джули. Для возвращения туда я должен отыскать новую «калитку». Иное место, существующее в обоих временах...

- Ты мне объяснял, Сай, много раз объяснял.

- Видишь ли, Эйнштейн утверждал...

- Не хочу я больше слышать ни про Эйнштейна, ни, про «калитки», ни про что-то подобное вообще!

- А, ведь он уже родился...

- Кто?

- Эйнштейн. - Она закрыла уши ладонями. Я не мог и не захотел удержаться от новой улыбки. - Только подумай, он уже живет где-то в Германии. Все еще ребенок, конечно. Может, ровесник Вилли. И в этот самый момент тоже играет во что-нибудь, хотя, наверное, ему уже приходят в голову мысли, которых нам не понять. Не исключено, что сейчас он тоже смотрит в книжку и говорит: «Дом» - только по-немецки.