На чужом поле

- Правильно, - раздалось в ответ.

Лично я ничего правильного в этом не находил, но мое мнение в данном случае в расчет не принималось. Дело приобрело настолько печальный для меня оборот, что я даже позволил себе поиронизировать. Больше ничего не оставалось.

- Мне нравится ваш скорый и справедливый суд, - начал я, усевшись на стул. - Мне нравится легкость, скоторой вы принимаете решение. Позволю отметить, несправедливое решение. Ну на каком основании вы считаете меня врагом? На основании моих разговоров с Тинтом? Но это же вполне естественные разговоры для человека, который помнит себя только со времени недавнего пребывания в больнице.

- В больнице был, это точно, - кивнул атлет. - А до этого где?

- На другой звезде, - безнадежно ответил я. - В другом мире. Гулял себе вечером и вдруг очутился у вас. С целью мне неизвестной. Можно в это поверить?

- Пошути, пошути напоследок, - разрешил атлет.

- Ну вот. - Я развел руками. - Тем не менее, это правда.

- У, гад! - процедил Тинт сквозь зубы. - Из-за тебя я в штурме участвовать не смогу.

- Значит, собираетесь брать приступом дворец, - задумчиво сказал я. Мне все еще не верилось, что участь моя решена. - Так почему же я Тинта не выдал?

Атлет фыркнул.

- Не смеши. Зачем тебе Тинт? Тебе всех целиком подавай. Однако, уважаемый страж, не получилось. У нас и молодежь разбирается, что к чему.

- Рад за вас, - уныло ответил я, лихорадочно соображая, какие еще аргументы можно привести в свое оправдание, хотя было абсолютно ясно, что таких аргументов нет. - В чем же вы меня обвиняете? В чем конкретно заключались мои действия, направленные против вас? Только конкретно.

- Выспрашивал, вынюхивал, - угрюмо ответил Тинт. - Выведывал.

- Так я же единомышленников искал!

- Хватит! - Атлет решительно хлопнул себя по коленям. - Это все разговоры. Сотрясение воздуха.

- Конечно, - с горечью отозвался я. - Гораздо проще, не разобравшись, ликвидировать подозрительную личность. Себе спокойней.

И так мне захотелось очутиться в уютном классе, где шуршат страницами учебников мои десятиклассники, а я стою у стола перед ними и диктую тему урока: "Доверие как атрибут личности и возможность руководствоваться им в критические моменты истории"...

Я не испытывал ненависти к этим парням, распоряжавшимся моей

судьбой по своему усмотрению. Я понимал, что они не могут рисковать. И с сожалением подумал, что так и не увижу никогда Соловецких островов, и по лесам Подмосковья будет ходить с корзинкой кто-то другой. Только не я. И стало мне еще обидней.

В этот печальный момент в комнате появился еще один светловолосый бородатый парень лет двадцати пяти, уступающий атлету по части мускулатуры, но тоже крепко сбитый, с резкими чертами лица и пронзительными васильковыми глазами. Он с любопытством посмотрел на меня, молча прошел к стене, подпер ее мощным плечом и скрестил руки на груди.

- Эх, ребята, - обреченно сказал я. - А я-то с вами хотел. Через тернии к звездам, так сказать...

- Что?! - Тот бородач у стены изумленно распахнул васильковые глаза.

Присутствующие непонимающе воззрились на него, а бородач стремительно подошел ко мне.

- Что ты сказал?

- Это не я сказал. - Я вздохнул. - Это сказал один неведомый вам мудрец. Давным-давно сказал. Пэр аспэра ад астра. Через тернии к звездам. Звался он Луций Анней Сенека, а жил в Древнем Риме. Было когда-то такое интересное государство, только не здесь. Вот и все.

Больше я ничего не собирался говорить. Бесполезно было им говорить.

Отвлекал бы я их своими разговорами от подготовки к важным

делам. К штурму.

Бородач присел на корточки передо мной и тихо и умиленно произнес, почему-то умиротворенно улыбаясь и моргая своими васильками:

- Агент ты мой дорогой, служитель ты тайный императорский,

страж ты переодетый общественного спокойствия. Рано ты себя хоронишь. Жизнь-то прекрасна. Она ведь-как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна. Ни о чем эти слова тебе не говорят?

Издевался он, что ли? Я молча пожал плечами.

- А это ведь тоже не я сказал. - Бородач вдруг начал тихонько

смеяться. - Не я это сказал, а древнеримский мудрец Сенека, воспитавший на свою голову палача христиан Нерона и написавший "Нравственные письма к Луцилию", где и поделился своими мыслями относительно жизни.

Бородач продолжал смеяться при полном недоумении окружающих,

и я, после выхода из каталепсического состояния, охотно принял

участие в его веселье.

6.

Да, Ульф давно был здесь своим. Его знали и ему верили, и никто

не подверг сомнению его заявление о том, что я тоже участник подполья, боец страшно засекреченной ячейки, о которой известно лишь очень и очень немногим посвященным. И когда Ульф объяснил присутствующим, что они только что чуть не совершили непоправимую ошибку, напряженность исчезла. Тинт даже нашел в себе мужество прилюдно извиниться передо мной. Почти каждый счел своим долгом похлопать меня по плечу или просто подмигнуть, или ободряюще улыбнуться. Вскоре все разошлись, остался только хозяин квартиры, тот, что смахивал на Юрия Никулина, и мы с Ульфом получили возможность пообщаться. Сказать, что я испытывал облегчение - значит, ничего не сказать. И дело не только в том, что миновала угроза преждевременного моего ухода на поля, поросшие печальными асфоделями. Просто теперь я знал, что не одинок в совсем-совсем чужой Стране. Нас было двое.

Артист Никулин с автоматом на ремне удалился в другую комнату.

Мы пересели на диван и поделились своими историями. Я, по настоянию Ульфа, рассказал первым. И в ответ услышал его повествование.

Шведский студент Ульф Ульфссон из Стокгольмского университета тоже пребывал в этом мире с двадцать четвертого июля. История его исчезновения была сродни моей. Одним прекрасным утром Ульф листал книгу, сидя за столом в комнате общежития. За окном пели птички и сыпал ласковый дождик. Затем без всякого пролога он очутился среди действующих лиц известного мне странного спектакля. Выпало ему вволю побегать, попрыгать, погонять на автомобиле и подраться, а поскольку был он молодым спортивным парнем, чемпионом факультета по большому теннису, напористым и решительным, то ситуации у него сменялись стремительно, одни увлекательнее другой, и закончилось все в ночном лесу неподалеку от Столицы.

В Столице Ульф быстро сообразил, что находится не в Швеции и, скорее всего, не на Земле. И сразу подметил у местного населения родимые пятна, похожие на его собственное. Ульф, в первую очередь, был человеком действия.Он оставил до лучших времен осмысление происшедшей с миром метаморфозы, основываясь на следующем тезисе: все, что может произойти рано или поздно должно произойти, и коль уж произошло - не место и не время для размышлений, нужно действовать - и смысл происходящего в

конце концов прояснится.

Повторяю, Ульф был в первую очередь человеком действия, поэтому, пробродив два дня по Столице и переночевав на скамейках, он устроился разгружать вагоны на железной дороге. Работа была поденной, крутилось там много всякого люда, и удостоверения личности никто ни у кого не спрашивал. Довольно быстро Ульф разобрался в сложившейся в Стране ситуации и уяснил, что стражи общественного спокойствия охраняют не общественное спокойствие, а режим императора, подкрепленный атомной угрозой. А уяснив ситуацию, Ульф сразу решил действовать. Случай не замедлил представиться, тем более, Ульф просто выискивал такой случай. Ночью на тихой окраине Столицы он прыгнул с забора на патруль, рассчитывая завладеть оружием, был неожиданно поддержан группой неизвестных, выхватил у оторопевшего стража автомат и скосил патруль длинной очередью, как в сценах из странного спектакля. Он ушел вместе с группой, базировавшейся в подвале многоэтажки в одном из секторов Столицы.

Ульфа признали сразу, окончательно и бесповоротно. Свою настоящую историю он, конечно, не рассказал, а заявил, что является террористом-одиночкой. Ему смастерили документы, поставили, так сказать, на довольствие, и стал он Терием Викстом Мадиусом, боевой единицей полууголовной группы отчаянных ребят без бога и монарха в голове, промышлявшей принудительными денежными поборами с представителей крупного капитала. Особых политических целей группа перед собой не ставила, хотя жить в постоянном ожидании атомного уничтожения никто из ребят не желал. После переговоров группа превратилась в одно из подразделений вооруженных сил подпольного комитета, ведущего подготовку к штурму атомной цитадели.