Эпоха игры

время для прогулок. Поток, несущийся над речной галечной мостовой, чист и прозрачен, как расплавленный хрусталь, но решаю, что он выглядит именно так; решаю из эстетических соображений. Над ручьем натянута веревка; предполагается, что, держась за веревку, ручей все же можно перейти. Можно, но лишь через несколько часов. Присесть некуда, все пропиталось дождем, мне остается лишь стоять и ждать.

Почему-то я совсем не чувствую тревоги. Сейчас та, ненастоящая Керри кажется мне совершенно чужим человеком; мне жаль, если с ней случилось несчастье, жаль - и не более. Ее судьба волнует меня не больше, чем судьба альпинистов, засыпанных лавиной в Гималаях - в жизни так много своих несчастий, что сердце защищается, не принимая в себя чужие. Гораздо больше я озабочен тремя лодками, ушедшими на остров Керри. Остров Керри - так я буду его называть.

Я стою, прислонившись к мокрому стволу, мои глаза следят за мгновенно вспыхивающими и медленно исчезающими столбиками пара, которые перемещаются над ручьем это первые медузы, плывущие к морю завтрашнего тумана. Кошка плачет совсем близко. Бедняжка, наверное, ей одиноко.

Я пробую рукой веревку. Веревка мокрая, гладкая и скользкая, все ее синтетические жилы натянуты как нервы перед экзаменом по тригонометрии. Нет, еще слишком рано.

На Остров опускается ночь. Еще немного, и я смогу воспринимать пролетающий мимо поток только на слух. Я вхожу в воду. Струи, мягко вибрируя, пытаются столкнуть мои ноги с камней, чтобы унести меня с собой к огромному океану. Они стараются не очень сильно; я делаю несколько шагов. Веревка, казавшаяся прочной, растягивается, как резиновая.

Я перехожу ручей без особого труда. Теперь передо мной лес, полный слепой черноты; лес, изрезанный тропинками во всех направлениях, лес прирученный и совсем не страшный, но я вся же чувствую сгущающийся древний ужас ночных звериных и охотничьих троп. Проходя знакомой тропинкой, я постоянно наталкиваюсь на стволы и цепляюсь за корни, которые не замечал днем. Наконец, я выхожу к берегу.

Есть два чуда в мире, и одно из них - это звездное небо, утверждал мудрец. Тот мудрец всю свою жизнь изучал эволюцию планет и геометрию человеческого духа, а сам даже не успел влюбиться по-настоящему, насколько мне известно. Он был не прав, я знаю еще одно чудо, эта глаза любимой женщины, но это чудо не третье по счету - оно делит первое место со звездным небом.

Я поднимаю глаза к звездному мареву, и чувствую нечто непередаваемое; это черное свечение вечности, такое же, какое иногда загорается в женских глазах. Звездное небо звучит, изливая на меня потоки смысла, истины и мысли; я чувствую жизнь огромного Космоса - ритмично и сильно пульсирующую жизнь - и ощущаю себя маленькой счастливой клеткой этой вечной жизни. Я сажусь на траву, я не могу идти дальше.

Все лучшее, что я успел создать в своей жизни, в основном картины, все это рождалось само собой, без всякого усилия и желания с моей стороны, будто прорастало зерно, посаженное в теплую влажную