Единоборец

Второй страх – это страх остановки. Люди, имеющие волю, стараются разогнать свою жизнь как огромный и тяжелый поезд; с каждым годом этот поезд несется все быстрее, и вдруг ты видишь, что за дальним поворотом рельсы заканчиваются и понимаешь, что все усилия в твоей жизни были приложены зря. Третий страх – это страх потери. От рождения и до смерти человек выстраивает карточный замок своего сознания, каждый день он пристраивает к нему новые башенки и этажи. Его подвалы заполнены драгоценностями воспоминаний, на нижних этажах работают мощные машины знания и умения, в верхних комнатах прогуливаются разноцветные франты веры, надежды и любви. Но все это имеет смысл не само по себе: эта хрупкая постройка на самом деле лишь отражение в чудовищно кривом зеркале, отражение некой запредельной истины, растущей и крепнущей внутри нас. Сама истина невидима, ее невозможно передать, воплотить в словах или записать каким-нибудь образом. И как только карточный замок разрушится, истина разрушится вместе с ним. Вот этого мы боимся больше всего. Если ты начала бояться смерти, это значит лишь одно – твоя собственная истина уже родилась.

– Моя истина уже родилась? – тихо переспрашивает она. – Что это значит?

– Пойдем, нам нужно спешить.

Мы проходим сквозь лес так быстро, как только возможно. Я иду впереди, на случай встречи с крупными животными или с карликами. Несколько раз животные проходят в стороне, но, к счастью, наши пути не пересекаются. Деревянная крепость стоит так же тихо и кажется такой же безлюдной, как и раньше. Прошло слишком мало времени, чтобы те люди смогли прийти в себя. При переходе через реку я ем несколько рыб, которых ловлю руками в воздухе. Рыбы постоянно выпрыгивают, и ловить их одно удовольствие. Эти создания относительно съедобны, а их икра очень калорийна. Клара тоже съедает свою порцию. Мы не останавливаемся до тех пор, пока не оказываемся у самой границы города. Дальше Клара не может идти в таком темпе. Нам приходится сделать привал. Она ложится на спину и закрывает глаза.

– Тебе совсем не нужно отдыхать? – спрашивает она.

– Я выспался, пока лежал на столе.

– Ты счастливчик. У меня так болят ноги, что хочется их отрезать и поставить новые.

– Это в наших силах, – говорю я.

– Нет, благодарю, не нужно.

Она засыпает и спит с приоткрытым ртом, как ребенок. Здесь прохладно, но ее батарея наверняка хорошо регулирует теплообмен. Она бы не простудилась, даже если бы спала на снегу в одной ночной рубашке. Сколько часов ей осталось жить?

Через сорок пять минут я бужу ее. Она совсем не отдохнула и не хочет вставать.

– Ты можешь опоздать, – говорю я.

– Не надо твердить одно и то же, как попугай. Может быть, это был последний спокойный сон в моей жизни, и ты его прервал. Ты не представляешь, как приятно спать. Неужели этого уже никогда не будет? Представляешь – никогда. Как это может быть? Я ведь спала так спокойно. Ты просто изверг.

– Кто такая Фемида? – спрашиваю я ее.

– Ты сам знаешь, кто она такая.

– Знаю. Но