Семь смертей Лешего

Но спустя пару месяцев с начала изучения феномена, энтузиазм заметно поостыл, а после того, как внутри аномалии одна за другой сгинуло несколько научных экспедиций, тщательно оснащенных и экипированных, остатки былого энтузиазма окончательно улетучились. На очередную, неизвестно какую по счету экспедицию, просто не удалось найти желающих. Риск вещь оправданная, но лишь в разумных пределах. А когда он становится гарантированным самоубийством, желающих пойти на подобный риск, не находится.

Ученые, покрутившись поблизости еще с пару месяцев, ожидая неведомо чего, отбыли в столицу. Не солоно хлебавши, истратив кучу народных денег и потеряв множество людей. И теперь ни о славе и научных достижениях приходилось думать, а о том, как сберечь собственную задницу при «разборе полетов». Как списать немалые деньги и людские потери и при этом остаться среди людей, а не существ лишенных имени, облаченных в телогрейки, с неизменным номерком на груди.

Какова была их дальнейшая судьба, никто не знал. Одно доподлинно известно, с тех пор ни одна ученая морда не совала свой нос в эти глухие места. Ни в газетах, ни на телевидении, ни словом, ни намеком не говорилось об экспедиции к таежному феномену. Наука хранила упорное молчание об аномалии оказавшейся ей не по зубам. Все материалы, дневники и рабочие записи, все, что касалось этой темы, было засекречено и отправлено в архив. С участников этих событий была взята подписка о пожизненном неразглашении, в случае нарушения которой, человека ожидали крупные неприятности. Настолько большие, что даже исчезновение в загадочной аномалии, ничто по сравнению с ними.

И люди молчали, ни словом не распространяясь о результатах более чем полугодовой работы. Но если официальная наука и хранила упорное молчание по поводу аномалии, то местным жителям, всю жизнь прожившим по соседству с феноменом и знавшим о нем не понаслышке, заткнуть рот были не в состоянии никакие правительственные директивы. По округе о гиблом месте гуляли бесчисленные россказни и легенды, где уже невозможно было понять, где, правда, а где вымысел, настолько причудливо переплелись они между собой. Одно было известно точно, пересекать границу аномалии не стоило ни в коем случае, если только жизни не грозила смертельная опасность. Но даже и тогда, пересечение запретной черты было самоубийством.

И если капитан Шалмин, горожанин от рождения, проживший всю жизнь в городе, скептически относился к подобного рода россказням, и прочим перлам народного творчества, то о других этого сказать было нельзя. Ему, волею высокого начальства назначенному служить в таежную глухомань трудно, а порой просто невозможно было понять уроженцев здешних мест, что словно малые дети, верили во все эти суеверия. Верили они и в россказни об аномалии, в истории, впитанные с молоком матери. И в этой вере их невозможно было переубедить.

Другого, от здешних дремучих мужиков, трудно было ожидать и с этим приходилось мириться. Городских парней, облаченных в военную форму, было невозможно заманить на службу в эти дремучие места. Не прельщало их и высокое денежное довольствие. Они предпочитали служить за гораздо меньшие деньги, но зато дома, в кругу семьи, наслаждаясь всеми благами цивилизации, услугами и развлечениями большого города. Не прельщала их и увеличенная выслуга лет, а значит досрочная пенсия, не привлекали и льготы, щедро раздаваемые советской властью. Не смотря на все ухищрения властей, желающих по доброй воле гробить жизнь в дремучих лесах, в местах, лишенных элементарных благ цивилизации, не находилось. И поэтому приходилось довольствоваться тем, что есть на местах.

Испокон веков, возле тюрем ютились деревеньки, что кормились от подобного соседства, поставляя служивые кадры для исправительного учреждения. Точно также обстояли дела и с казенным заведением, которым руководил отличник боевой и политической подготовки, жополюб, капитан Шалмин Максим Олегович. И двое пожилых бойцов оставшихся с ним, прекрасных охотников, отлично разбирающихся в следах, которые и без собак вышли на след беглеца, были уроженцами села, расположенного вблизи тюремных стен.

Им с рождения было написано на роду служить здесь, в охране, как это делали их отцы и деды, служа здесь при любой власти. Их удел, - караулить преступников, людей преступивших закон, которых всегда в достатке при любом правительстве. Здесь же, при тюрьме, работали их жены, матери, сестры, из числа тех кто попроворнее, и успел пристроиться в казенное учреждение на государственное жалованье.

Тем, кто оказался менее расторопным, оставалось жить охотой, сбором даров леса, да садом-огородом. А земельные владения у сельчан в здешних дремучих местах, были огромными. Никто их особенно и не отмерял. Каждый брал себе столько земли, сколько был в состоянии обработать собственными силами, и силами домочадцев. И трудились они не то, что неженки-горожане, привыкшие отлеживать бока перед экранами телевизоров. Да разве что на выходные съездить в сад, чтобы покопаться в земле часок-другой. А многие ездили в сад даже не для этого. Посидеть с друзьями на природе, попить водочки, попариться в баньке, просто отдохнуть.

Сельские мужики и бабы, были другими. Словно сделанные из другого теста, из муки более грубого помола. И вкалывали они, особенно летом, от восхода солнца и до заката, стремясь обработать свое, довольно приличное дворовое хозяйство. Мычащую, кудахтающую и хрюкающую живность, в изобилии водившуюся на каждом подворье. А также огромные наделы земли, засаженные пшеницей, горохом, ячменем, свеклой, картофелем, капустой, луком и еще много чем полезным, что сгодится и для собственного употребления, и на продажу.

Наличие по соседству огромного заведения, с приличным штатом охраны и обслуживающего персонала, с многотысячным контингентом зэков, нуждающегося в продуктах питания и обладающего достаточным количеством средств, избавляло сельчан от излишних хлопот. Не было у них головной боли по поводу реализации урожая, всегда отменного. Все собранное в личных хозяйствах, все продуктовые излишки, будь то зерно, капуста, или картофель, скупала тюрьма, сполна расплачиваясь с сельчанами. Мясо, в изобилии взращиваемое на личных подворьях, уходило также без проблем, для тюремных столовых.