Мародер. Каратель

30

Райерсон, конечно, не пошел на скоропалительно созванный новой дурочкой meeting. Еще не хватало. До чего же похожи все свежевознесенные менеджеры, зла на них нет, их невозможно даже более-менее всерьез презирать. Ни уха ни рыла не понимая в сложной механике власти, они свято уверены в единственности и всесильности своей линии подчинения; на самом-то деле вспомогательной, если начать разбираться. Выставленное напоказ никогда ничего не решает, и в тряпочном тельце каждого Панча шевелится рука, уходящая куда-то в темноту.

Райерсон знал в какую. Еще в Норфолке, подписывая бумаги, согласно которым душа, дух и тело молодого лейтенанта морской пехоты отныне и навсегда принадлежат Разведывательному Управлению US Navy, Марк Райерсон понял простую вещь: власть — не длинный лимузин, везущий на инаугурацию очередную мартышку, заботливо выращенную по традиционной схеме. Все это мишура, путь из питомника через клоунские курсы на сцену ярмарочного вертепа. Йель или Гарвард под присмотром кураторов из потешно-романтических «фи-бета-капп» и «черепов с костями», где чокнувшиеся на клоунских традициях идиоты взращивают в прыщавой «элите» невероятное самомнение — попутно приучая к истинно аристократическим способам ублажения плоти; затем проверка на вшивость в должности какого-нибудь окружного прокурора; конгресс, где мартышка учится петь гимн и врать, не отводя глаз; сенат, где мартышке дают «спереть» первый банан, наблюдая за реакцией, — и оставляют просто сенатором или берут в игру навсегда. Потом откуда-то из темноты приходит команда — вон ту, с красным задом; и, извольте видеть, свободный народ «выбирает» себе очередного Панча. …С Моникой вместо Джуди, — ухмыльнулся Райерсон, припоминая поросшую мхом историю, случившуюся с одним из Панчей во времена, когда он был еще сопливым кадетом.

Выйдя из кабинета, Райерсон направился к стоянке и вскоре несся на огромном черном «юконе» по единственной чистой от снега трассе, пронизывающей огромную лесистую территорию русского химзавода.

У него есть должок. Даже не «должок», а Долг.

Власть, впуская тебя в свои истинные коридоры, скромные и тихие, над которыми двести футов гранита с сонной базой вокруг шахты подъемника, умеет дать понять, что такое Долг. И не просто дает понять, а заставляет впитать это понимание до полного растворения и не отстает даже тогда, когда становится окончательно ясно: человек стал еще одним крошечным бугорком на огромной всемогущей опухоли, лишь поверху покрытой тонким слоем страны — с домами, дорогами и толпами в супермаркетах. Любой, ставший бугорком на этом великом целом, никогда уже не предпочтет мишуру истинному. Власть платит своим очень щедро — собой, так никогда не сможет заплатить ни один другой работодатель, и Людям Власти смешно смотреть на миллиардеров, обгоняющих скромные черные доджи в претенциозных лаковых жестянках: селибритиз едут всего лишь из поместья в яхт-клуб, а скромные подполковники и доктора философии едут решать по-настоящему важные вопросы. Какие? Управлять миром. Мир управляется, вы не знали?

Райерсон вспомнил, как на банкете для тех немногих, кто добрался до выпуска, к нему подошел сам Директор. Вечеринку почему-то проводили в конференц-зале страховой компании, занимавшей последние этажи одного из карандашей в аптауне Далласа. Марк тогда вышел на террасу и задумался на крепком вечернем ветру, глядя на бриллиантовые потоки автомобилей, беззвучно скользившие по ущельям меж небоскребов далеко внизу. Как подошел Директор, Марк не слышал, о его присутствии возвестил лишь близкий аромат «Короны Вальведер», донесшийся при очередном затишье. Марк хотел повернуться и поприветствовать Директора, но почему-то не сделал этого сразу, а потом было уже как-то неловко. Марк напрягся и стоял не дыша, словно в ожидании пули в затылок, понимая, что Директор видит насквозь эти смешные метания. Облокотившись рядом, Директор махнул сигарой вниз и, повернув к Марку невыразительное лицо, смахивающее на голову манекена, сообщил:

— Посмотри на них, Марк. Это всего-навсего дрессированные мыши. Как на деревенской ярмарке. Ты же еще застал деревенские ярмарки, сынок? Когда стаканчик сидра стоил дайм, а на русских горках катали за квотер? Там почти всегда попадались такие балаганы, с дрессированными блохами и мышами. Эти аттракционы еще почему-то всегда держали греки.

— Я… У нас таких не было, сэр.

— Как не было? Ты же оки-бой? — недоуменно приокруглил глаза Директор, а Марку опять почему-то стало абсолютно ясно, что Директор ничего не напутал, и изо всех сил постарался не подать виду:

— Нет, сэр, я из Мэна. Саут Робинстоун, может, слышали?

— А, ну ладно. Почему-то казалось, что ты с Мид-Вест… Посмотри, как они носятся, ищут, где бы схватить крошку.

— А… А мы, сэр? Как греки?

— Нет, сынок, бери выше. Греками в этом примере работают немного другие парни. Те, которые так любят, хе-хе!.. — прополоснуть иногда свой конец во рту у практикантки… Мы — немного другое, вроде…

— Хозяина всей ярмарки? — осмелился перебить Директора бывший курсант.

— Да скорее уж, всех ярмарок.

— Всех?!

— Ну, не совсем всех… пока. Но большинства. Подавляющего большинства, Марк. Вместе с землей, на которой они останавливаются, с городишками, меж которыми кочуют, со зрителями, греками, практикантками — и со всеми мышами, до последней. Так что… ты сделал правильный выбор, сынок. — Дважды хлопнув его по плечу, Директор напоследок пыхнул сигарой Марку в лицо и все так же бесшумно исчез, и Марк снова не повернулся, наблюдая за огненной рекой далеко под ногами.

Потом, после работы по всей Европе, Марк сделал для себя еще несколько выводов: убедился, что игра на Правильной Стороне абсолютно безопасна; мало того, ничего надежнее Службы Марк не знал. Когда вокруг полная задница и кажется, что сфинктер вот-вот с грохотом сомкнётся над твоей пропащей головушкой, откуда-то сверху появляется надменно отодвигающая жопу рука, и тебя выдергивают буквально из глотки самого дьявола, и через какой-нибудь час ты докладываешь о достигнутых успехах в кондиционированном модуле, отмытый и при галстуке.

Однако взамен Служба требует тебя всего — ей неинтересны люди, воображающие, что могут не служить ей, а лишь приходить на службу и делать, что им поручают — пусть даже безупречно. Таким нечего делать среди Нас, и если неискренний человек все же оказывается зачем-то Ей нужен, то удел такого — подметать или разносить кофе; на всех уровнях. К Настоящим Делам такого не подпустят никогда, неискренний обречен надувать щеки, для создания прикрытия Настоящим Делам борясь с очередным Панчем на одной из многочисленных рук собственной организации. На этом держится все — неискренним не положено и догадываться о том, ради чего, собственно, существует Служба, даже если снаружи они выглядят немалыми шишками. Если ты хочешь быть на Службе, и быть Ей своим — будь верен до последней мелочи, и только убедившись в твоей искренности, Власть даст тебе высшее благо на земле — абсолютный иммунитет от Всего На Свете.

Переходя из военно-морской разведки в Министерство энергетики, оттуда в РУМО, из РУМО в еще секретный тогда русский отдел АНБ и возвращаясь обратно во флотскую разведку, Райерсон всегда понимал: на самом деле ничего, кроме офисов, не меняется, он остается принадлежать самой главной Силе на планете. Даже здесь, в самом сердце бескрайней снежной пустыни, он чувствовал себя в полной безопасности.

Службе ничего не стоит спасти абсолютно любую работающую на Нее задницу, но спасает Она толькосвоих. Поэтому высокая вероятность случившегося ядерного обмена отнюдь не пугала Райерсона, ему в свое время объяснили, что при всей кажущейся кошмарности такого случая, ничего по-настоящему существенного не изменится, расклад останется прежним. Да, стадо всегда будет стадом, а сила — силой. Да, ради блага большой части стада сгорит малая, но это никакая не «трагедия», это просто цена вопроса. Конечно, хорошо бы обойтись без таких жестких мер; но уж если так случилось, свои должны понимать: значит, именно такое решение приняли коллеги с более высокими уровнями допуска. Мир, знаете ли, управляем. Если что-то происходит, значит, это решено Службой, а с Ее решениями не спорят, дело каждого — продолжать эффективно выполнять свой долг перед Ней.