Мародер. Каратель

— Да, — подтвердил Старший. — Если без кидалова.

— Самим-то понадежнее…

— Ага, самим… С солярой-то жопа, — злобно прошипел молодой. — Оказывается.

— Если наша глыбоко уважаемая леди-босс не ездит нам по ушам, то хватит. Отсюда свалить, а там… Там уж разберемся.

— Да. Главное, свалить из этой сраной дыры.

Высказавшись, все дружно обернулись к Старшему.

— Герася, решай.

— Да, давай, скажи. С этими или как сами думали?

— Несогласные есть? — равнодушно обронил Старший.

— Да нет, Герась, — переглянулись частники. — Лучше плохо ехать, сам знаешь… Вроде как типа консенсус.

— Консенсус достихнут, товарышши, процесс пошол; хлавное — начать… — очень похоже передразнил какого-то забытого русского политика Хохол.

— Ну че, сестренка. Правление колхоза постановило. Наших пять мест, так?

— Так. Можно больше.

— Нам больше не надо. Генераторную мы возьмем под контроль, вон, Лялик с Березой пацанов возьмут, присмотрят. Вырубят генераторы и сольют соляру ваши, я так понял?

Аня снова перевела, и Грин, обойдясь без слов, подтвердил кивком. Русский продолжил:

— Fuel store за Хохлом, там к нему еще один наш подтянется, с ними человек десять будет. Так что за эти объекты расслабься. Все, кто под нами остался, отработают на задачу. Я буду с вами, постоянно. Во избежание всяких разных случайностей. Нам случайности ни к чему, согласна?

— Да не вопрос, Герась. Я никого кидать не собираюсь.

— Как сказала, «Герась»? Ты это, давай-ка без панибратства с личным составом. Целая, понимаешь, «и. о.», а простого прайвита Герасей обзывает. Еще иди Хохла «Хохлом» назови. Это я им «Герася», а тебе… — отозвался Старший, — …хотя ладно. Так, короче.

— Ну что, решил, как отзываться? — съехидничала Аня. — А с мелочами потом разберемся?

— Быстрая, ишь ты. И с мелочами разберемся, угадала. Короче, слушай, с динкорповскими тебе не о чем договариваться не надо. Туда даже не суйтесь, а то там с тобой быстро договорятся, хе-хе, на субботничек для личного состава. А Ромео твой там стопудово пулю схавает. Это у нас тут калям-балям, а там албанцы-хорванцы ни с тобой, ни с ним базарить долго не станут. Ты давай-ка спроси своего Ромео, куда он собирается своих девать. Там у него взвод. Мне интересно — где он будет, когда мы заправимся.

— Я уже отдал приказ расставлять их по углам внешки. На базе останется только караул и спящая смена. Плюс связисты. Остальные уже сейчас выдвигаются на углы периметра и будут сидеть в лесу все это время, — перевела Анна иринисам, заметив, как удовлетворенно переглянулись мистер Синяк На Полморды с мистером Хохляцкий Акцент.

— Хираусья, а ты динкорповских не опасаешься? Не придут ли они к точно таким же выводам и не начнут действовать аналогично? — спросил Грин, и Аня начала переводить, но Старший прервал ее:

— Да не трудись, Аня, разбираю я по-ихнему. Сам ты херасья, морда нерусская… — хмыкнул Старший, перейдя на вполне уверенный америкен инглиш. — Нет, не опасаюсь. Уж поверь, полвзвода албанцев найдут чем заняться, пока с них службу не спрашивают. Плюс я им сейчас человечка зашлю, долг отдать. Денег, правда, у меня нет; а вот драгсом могу. Им на радостях не до нас станет… Раяссалу! — гаркнул русский, и в модуль вбежал давешний эстонец с разбитым лицом.

Русский склонился, накрыв рукой Desert Eagle, и зазвенел под столом дверцей сейфа. Вытащил сверток в пластиковом грипере, бросил на стол.

— Сюда слушай. Пойдешь в Динкорп, только в расположение там, смотри, не заходи. Подойдешь с наружной стороны к белому модулю и позовешь под окном, постучи, если не услышат. Вызовешь Ибру, Ибрагима, это типа старшего у них. Отдашь пакет. От меня, скажи. Ибра этот спросит, че мы тут делаем, — скажи, мол, бухаем, спьяну чухну хуярим, тебе вон наваляли. Если не спросит, все равно скажи. Понял? Бегом. — Проводив глазами эстонца, Старший продолжил: — Хохол. Береза. Что делать — знаете. Давайте, мужики. Чтоб до подхода этих ни одна блядь ни капли не слила. Я пока с этими покатаюсь. Хохол, слышь? Коробок этот отверни, — русский пнул под столом сейф, звякнула дверца, — в машину кинь, пусть с тобой пока побудет.

29

— Купы-ы-ыла мамо коныка, а ко-о-онык без ногы-ы-ы…

Рассвет уже совсем на подходе; болезненно-желтые разводы на востоке превратили черное в серое. В этой мутной полумгле видно едва ли не хуже, чем ночью, и люди, бредущие меж холмов, покрытых сухим осыпающимся снегом, оступаются и проваливаются все чаще. В некоторых снежных курганах угадываются квадраты и прямоугольники — видимо, здесь когда-то стояли то ли дома, то ли гаражи, то ли еще какие результаты человеческой деятельности, но сейчас все это до неузнаваемости искажено толстым слоем скрипучего снега, с наветренной стороны препятствий достигающего двухметровой толщины.

— Купы-ы-ыла мамо коныка, а ко-о-онык без нохы-ы-ы… Правее прими, чучело. Там по самы яйцы, не видишь, что ли…

Эдгар шел уже не из последних сил, они кончились еще вчера, когда раздолбавшие колонну местные, навьючив их с Мартином неподъемной кучей трофеев, всю дорогу гнали на пинках по глубокому снегу. События, последовавшие за этим, разум старательно прятал по самым отдаленным уголкам мозга — разум берег себя, понимая, что не выдержит даже мельком брошенного взгляда на кадры этой ночи, зачем-то сохраненные безжалостной памятью.

Кое-как переставляя вареные макаронины ног, он с трудом, как сквозь толстую стену, разбирал команды шагающего позади существа. После ночи в теплоузле считать это человеком Эдгар не мог — и был, честно говоря, не слишком далек от истины.

— Купы-ы-ыла мамо коныка, а ко-о-онык без ногы-ы-ы… — в очередной раз хрипло провыло существо за его спиной, и Эдгар привычно содрогнулся всем телом. Пленный держался за эту периодически звучащую за спиной фразу, как за единственную связь с растаявшей за ночь реальностью, но спазм от хриплого воя всякий раз скручивал внутренности и отпускал лишь через несколько шагов.

— Э. Подымайся уже. Цыгель-цыгель.

Пленный лежал на снегу, и встать у него никак не получалось. Нет, он не косил — Ахмет видел, что он более-менее честно старается исполнить его приказ, но… Ноги не держали: то и дело подламываясь, они не давали пленному сохранять вертикальное положение, раз за разом отправляя его носом в сухой, обдирающий лицо снег. Такое бывает. Близкое к пределу напряжение иногда подбрасывает организму такие шутки, о которых ничего не известно даже самым ученым невропатологам; зато бывает, что о таких парамедицинских случаях прекрасно осведомлены обыкновенные солдаты на передовой — и о методах лечения, кстати, тоже.

— Ладно. Отдыхай. Пять минут тебе, — сделав сочувственную мину, сообщил пленному Ахмет, присаживаясь на корточки.

Пленный бросил свое тело как есть — не перекладываясь поудобнее, не пытаясь как-то улечься, он тут же закрыл судорожно дергающиеся глаза и ткнулся лбом в снег.

Ахмет нарочито резко пошевелился, стараясь звякнуть винтовкой. Пленный дернулся, широко распахнув подергивающиеся подступающим безумием глаза, но увидел лишь недоуменный взгляд прикуривающего конвоира: чего, мол, вскипишнулся? Экий пугливый, смотри-ка…

Едва пленный вернул голову в исходное, Ахмет изогнулся к нему и, вытянув винтовку над самой его головой, дал короткую очередь. Тело пленного конвульсивно съежилось и спрятало голову руками, но осталось лежать в том же самом положении. …Бля, че-то не то, — недовольно отметил человек, — он вроде как взбодриться должен, а не так вот… Но ресурсы организма пленного были уже недоступны — слишком много свалилось на недавнего каунасского пожарного, в недобрый час решившего ускорить выплату ипотеки службой в бывшей России.

— Ой смотри Эдя, ой смотри, — прохрипело существо, натужно распрямляясь: теперь пленный сидел у него на шее, словно ребенок у папы; разве что этот ребенок весил под сотню и с трудом держался прямо. — Ежели обоссышься, я ть-те такую саечку выпишу… Да держись ты… Х-хы… Ох и тяжелый ты, сука… Ну, айда.