Один из многих на дорогах тьмы

И он кинул монетку какому-то оборванцу - одного из десятка, что глазели на них, - и велел вести их на Верхнюю улицу, к Дому Рансалов.

Дом Рансалов не был разрушен - оттуда просто все растащили, и он стоял, заброшенный и угрюмый, среди нежилых, когда-то роскошных домов. Верхняя улица умерла. Когда-то лучшая улица Ланнерана, где не было жилищ были только дворцы. И каждый был единственный, не похожий на прочие, освященный столетиями, облагороженный славой...

- Чума здесь гуляла, что ли?

- Господин, - вымолвил Тайд с трудом, - уйдем отсюда... Я знаю место...

- Нет! - рявкнул Даггар. - Я буду жить в своем доме!

Тяжелым взглядом он провел по толпе - они уже тут как тут: обтрепанные одежды, пустые угрюмые лица - и тишина. Стоят и молчат, и в тусклых глазах тоскливое ожидание.

- Эй, свободные граждане Ланнерана! - сказал он с издевкой.

- Кто из вас не прочь заработать?

Золото блеснуло в его руке, и, наконец, хоть одно лицо ожило. Хоть в одних глазах загорелся гнев.

- Побереги свое золото, Ранас! Мы не прислуживаем врагам!

- Говори за себя, почтенный муж, - ответил Даггар спокойно и кивнул высокому старику с равнодушным лицом и хитрым взглядом. - Держи задаток, сказал он, и старик на лету поймал монету. - Получишь еще полсотни, если к вечеру этот хлев превратится в дом. Покупай все, что надо - Рансала не обеднела.

- Верни ему деньги, Лагор! - велел старику первый - рослый мужчина с угрюмым и гордым взглядом. - Ничего угождать убийцам твоих сыновей!

- А это достойно: отбирать хлеб у чужой семьи? Раз у него нет сыновей, деньги ему пригодятся.

Ланнеранец глянул на старика и ничего не ответил, а старик поскорее юркнул в толпу, унося в кулаке добычу.

- Может быть, ты не откажешь мне в совете? - спросил Даггар. - Мы проделали долгий путь, и один из нас ранен. Есть ли поблизости спокойное место, чтобы мы могли заняться им?

- Мой дом рядом, - сказал Ланнеранец. - Я - Тингел, сын Хороса, меня здесь все знают.

Дом, и правда, был рядом - в одном из Служилых переулков. У каждого из дворцов были свои переулки, где жили те, что кормятся от великих родов. Тингел принадлежал к дому Лодаса, и Даггар усмехнулся, потому что по-ланнерански он и Тингел - родня.

Небогатый, но крепкий дом - с крепкой оградой, с крепким запором на крепких воротах, со свежею краской на стенах.

Лонгар спрыгнул на землю и помог спешиться Тайду. Тот шатнулся, но устоял и побрел, куда повели - в чистую комнатку с незастеленным ложем. Майда и Лонгар помогли ему лечь и он сразу закрыл глаза. У него уже давно не было сил - только упрямство. И он сразу поплыл в темноту, в черную воду забвения.

- Кликнуть лекаря? - угрюмо спросил их Тингел.

- У меня свой лекарь, получше ваших. Выйдем, - сказал Даггар, - не будем мешать.

Они сидели вдвоем в покое, где со стен было снято оружие, а в восточной нише погашен огонь. В комнате, что хранит достоинство и в унижении.

- Тингел, - сказал Даггар, - прости, что я тебе навязал себя и своих людей. Я боялся за Тайда, но еще больше меня напугал Ланнеран.

- Что тебе до Ланнерана, Ранас?

- Пусть мы враги, но честная вражда чем-то подобна дружбе. Можно желать врагу смерти, модно убить его в честном бою, но видеть храбреца в унижении... нет, Тингел, радости в этом мало. Я шел мальчишкой на ту войну, шел с глупой припевкой: "Ланнеран - город трусов", но вы из меня вышибли дурь. Знаешь, что заставило меня вас уважать? То, что ланнеранец смеется даже в свой смертный час, и отвечает насмешкой, когда не может ответить ударом. А сегодня я не видел ни одной улыбки. Что с вами сделали, Тингел?

- Хороший вопрос, Ранас! - ответил Тингел, и глаза его вспыхнули, вдруг оживив лицо. - Только не на всякий вопросы и не всякому отвечают!

- Я - не всякий, - сказал Даггар. - Энрас был братом моей матери, я его главный наследник и должен был стать правителем всех его дел. Нет, Тингел, - сказал он, - я не стал. Я унаследовал только беды, а Судьба и Долг достались мне. Но меня позвали - и я пришел.

- Кто?

- Нет, - ответил Даггар, - пусть меня поглотит земля, если я доверюсь кому-нибудь в Ланнеране, пока не узнаю, какое проклятье лежит на вас!

И тень улыбки прошла по губам ланноранца. Какая-то неумелая, словно он отвык улыбаться, словно губы его сопротивлялись улыбке.

- Ты знаешь наше проклятье, Ранас. Мы убили того, кто должен был всех спасти. Не только нас, но и прочих жителей мира. И за это мы прокляты и обречены. Вы победили тогда, - сказал он угрюмо. - Ты сам знаешь: мы дрались не хуже, чем вы. Но судьба от нас отвернулась, и не было нам удачи, потому что мы замарали себя. Наши боги ушли от нас, оракулы безмолвствуют, и ночная смерть...

Он вдруг замолчал, и Даггар поглядел на него с любопытством:

- Что-то не то ты говоришь, Тингел! Наказывать целый народ за грехи правителей? Бить дитя за то, что его отец согрешил?

- Мы - не дети, Ранас! - гордо ответил Тингел. Мы - свободные граждане Ланнерана! Если правители наши сбились с пути, у нас есть право и сила их образумить. Мы не сделали этого, даже не попытались - и потому мы разделили их грех! Мне стыдно, - сказал он, - что ты видишь нас в таком унижении, и теперь я рад, что больше ты меня не увидишь.

- Почему?

Тингал глядел на него и улыбался. Та самая бесстрашная, насмешливая улыбка, что живет на лице ланноранца и в смертный час.

- Потому, что я наверняка умру этой ночью. Наше проклятие убивает, Ранас, особенно тех, кто вздумает о нем говорить.

- Я могу помочь тебе?

- Нет, - сказал он спокойно, - помочь мне нельзя. И не вини себя, сказал он, - я делаю то, что хочу. Наконец я чувствую себя человеком, а не тварью, воющей в смертном страхе. Слушай, как это было, - сказал он. Сначала вы победили нас. Это было тягостно и постыдно, но пока ланнеранец жив - он жив. Мы еще были людьми, хоть и знали свою судьбу, хоть и знали свою судьбу. Потом исчезло море и пересохли реки, разрушилась торговля и поля почти перестали родить. Мы скудно жили - но все еще были людьми. А потом пришла ночная смерть. Просто смерть, - сказал он, - невидимая и неслышная. Она входит в любой дом и уносит, кого захочет, и нет от нее ни заклятия, ни защиты. Сначала она уносила Соправителей и старших жрецов Светлого храма. Потом всех, у кого была хоть какая-то власть. Потом тех, у кого была сила и ум, кто мог бы воспротивиться - даже судьбе. И тогда мы умерли, Ранас. Мы перестали быть людьми. Мы стали просто сухой травой, которая ждет пожара. Кто нами правит? - спросил он себя. - Я не знаю, Ранас. Нет никакой власти. Мы просто ждем своей смерти и делаем, что велят.